Принесли кофе, и Чатсворт выложил на стол роскошный сафьяновый, ручной работы ящичек для сигар размером с карманную Библию. Не преминул сообщить, что каждая сигара обошлась ему в пять фунтов и шесть пенсов. Я отказался, а Бергманн, скорчив мрачнейшую гримасу, прикурил одну.
— Попробовав их однажды, вы уже никогда не сможете курить ничего другого, — шутливо предостерег его Чатсворт и любезно добавил: — Завтра я пришлю вам такую же коробку.
Сигара каким-то непостижимым образом довершила облик Чатсворта. Попыхивая ею, он будто становился больше ростом. Тусклые глаза горели мистическим пламенем.
— Я уже много лет мечтаю воплотить один замысел. Вы будете смеяться. Все смеются. Говорят, что я спятил. Но мне все равно. — Он выдержал паузу. И лишь потом торжественно закончил фразу: — Снять «Тоску». С Гретой Гарбо.
Бергманн обернулся и бросил на меня быстрый, загадочный взгляд. Потом резко выдохнул. Так, что дым от сигары окутал голову Чатсворта. Тот выглядел довольным. Именно такой реакции он и ждал.
— И само собой, никакой музыки. Меня интересует сама идея. — Он немного помолчал, явно ожидая возражений. Их не последовало.
— Это потрясающая вещь. Никто этого не понимает. Бог ты мой, как это прекрасно!
Опять пауза.
— Знаете, кому я хочу заказать сценарий? — По тону Чатсворта было ясно, что главный сюрприз он приберег про запас.
Молчание.
— Сомерсету Моэму.
Наступила гробовая тишина, прерываемая только дыханием Бергманна.
Чатсворт сидел с видом человека, бросившего вызов всему свету.
— А если с ним не удастся договориться, я не стану ее делать.
Меня так и подмывало спросить, в курсе ли этих планов сам Моэм, но я понимал, что подобное любопытство в данный момент неуместно. Наши с Чатсвортом взгляды пересеклись, и я неловко улыбнулся.
Как ни странно, Чатсворт остался доволен. Он истолковал мою реакцию по-своему, и неожиданно его лицо тоже расплылось в ответной улыбке.
— Спорим, я знаю, о чем думает Ишервуд, — обратился он к Бергманну. — Он прав, черт побери! Сознаюсь! Да, я сноб, но очен-н-о неглупый сноб.
Бергманн вдруг стрельнул в меня глазами. Ну наконец-то, подумал я, он раскроет рот. Черные зрачки сверкнули, губы шевельнулись в непроизнесенном слове, руки дернулись в излучине жеста.
— Привет, Сэнди, — донеслось из-за спины Чатсворта.
Я обернулся и обомлел: возле столика стоял Эшмид. Ничуть не изменившийся за десять лет, не утративший ни привлекательности, ни стати. Шевелюра цвета жженого янтаря. До боли знакомый небрежный шик: спортивная куртка, шелковый пуловер, фланелевые брюки.
— Сэнди — редактор нашего сценарного отдела, — сообщил Чатсворт. — Упрям как мул. Шекспира перепишет, если что не по нему написано.
Эшмид тонко, по-кошачьи улыбнулся.
— Привет, Ишервуд, — поздоровался он как ни в чем не бывало, хотя явно не ожидал меня здесь встретить. Ему никогда нельзя было отказать в выдержке.
Мы в упор посмотрели друг на друга.
Какого черта ты тут делаешь, чуть не ляпнул я. Сказать, что я удивился, значило не сказать ничего. Эшмид — поэт. Эшмид — гордость Общества друзей Марло. В его лице я уловил, что мое смятение не прошло незамеченным. Но насмешливые золотистые глаза оставались непроницаемыми.
— Вы знакомы? — удивился Чатсворт.
— Учились вместе в Кембридже, — бросил я взгляд на Эшмида.
— Кембридж? — Ответ произвел на Чатсворта должное впечатление. Я явно вырос в его глазах. — Полагаю, у вас есть о чем поговорить.
Я ждал, что Эшмид возразит. Но он лишь улыбнулся. Чуть натянуто.
— Пора отправляться на студию, — заявил Чатсворт, поднимаясь из-за стола. — Сэнди, профессор поедет с нами. И позаботься, чтоб ему показали этот фильм с Розмари Ли. Черт, забыл, как он называется!
— «Луна над Монако», — как само собой разумеющееся, подсказал Эшмид. Буднично, как мы привыкли произносить «Гамлет».
Бергманн привстал, издав страдальческий вздох, похожий на стон.
— Паршивенький фильм, — жизнерадостно доложил Чатсворт, — но я хочу, чтоб вы поглядели на актрису.
Наша маленькая процессия направилась к двери. Крепкий и приземистый Бергманн шел между вальяжным гигантом Чатсвортом и гибким, словно ивовый прутик, Эшмидом. Чувствуя себя лишним, я угрюмо тащился следом.
Чатсворт барственным жестом отстранил портье и сам подал Бергманну пальто. С тем же успехом он мог попробовать одеть римскую статую. Назвать шляпу Бергманна шляпой можно было с большой натяжкой. Уж больно нелепо она смотрелась на непослушной седой шевелюре, из-под которой мрачно смотрели глаза цезаря, попавшего в лапы озверевшего плебса. Эшмид, разумеется, пришел без пальто и шляпы. При нем был только аккуратный зонтик-тросточка. На улице нас поджидал роскошный «роллс-ройс» (разумеется, с шофером) Чатсворта — жемчужно-серый, словно подобранный специально в тон одежде, сидевшей на владельце, как влитая.