— Но почему же мое влияние дурно, милый юноша?
— Ну, он говорит, что ты не веришь в богов.
— Он так говорит? — Сократ задумчиво покачал головой.
— Так говорят все Афины, — снова вмешался Ксенофонт. — Это плохо для тебя кончится, Сократ.
— Присядьте же, — сказал Сократ. — Хотя бы ненадолго, чтобы я мог объяснить.
Коринна в радостью приняла приглашение. Алексид несколько секунд колебался. Но ведь уйти было бы невежливо, решил он в конце концов.
— Разве ты никогда не слышал строку из Гомера, которую я люблю повторять! «Согласно достатку ты жертву богам приноси»? — Он усмехнулся. — Стал бы так говорить безбожник? Мы с Ксенофонтом всю ночь провели на пиру, и он подтвердит, что, прежде чем совершить омовение пред завтраком, я вознес молитву Аполлону. Ты можешь заверить своего отца, что жертвы и молитвы богам я возношу именно так, как советует Гомер.
— Но ты иногда порицаешь и Гомера, — сказал Ксенофонт. — Вот это-то и опасно. У нас нет священных книг, как у некоторых варваров, но поэмы Гомера нам их почти заменяют.
— Ну конечно, я порицаю Гомера и всех поэтов вплоть до Еврипида! — Сократ снова повернулся к Алексиду. — Тебя воспитали на этих поэмах, и ты судишь о богах по ним?
— Ну, само собой разумеется…
— А какими показаны боги в этих поэмах? Ведь они ссорятся, как дети, из-за пустяков, обижаются, перепиваются, крадут, влюбляются в чужих жен — короче говоря, поступают так, как ни один уважающий себя смертный поступать не станет. Разве в этих поэмах не говорится, что Зевс силой отнял верховную власть у своего отца? Какой пример он тебе подает? Что бы сказал на это твой отец, а?
— Не думаю, чтобы эта история ему особенно нравилась, — засмеялся Алексид.
— Если боги вообще существуют, ведь они должны быть лучше смертных, а не хуже? Их благородство должно превосходить все наши представления, не правда ли? И, значит, поэты, как бы увлекательно они ни сочиняли, просто отъявленные лгуны. Если у вас опять когда-нибудь зайдет об этом речь, попробуй объяснить своему отцу, что не верить в старые сказки — еще не значит не верить в богов.
— Если бы ты мог объяснить это всем Афинам! — с досадой воскликнул Ксенофонт.
— Я и стараюсь. Я готов толковать с каждым встречным. Но в Афинах живет много людей, а жизнь коротка.
— Вот именно! А твоя жизнь может стать еще короче, если ты и впредь будешь так же старательно обзаводиться врагами.
— Я? Врагами?
— А ты думаешь, людям нравится, когда их выставляют дураками, Сократ? Сегодня ты задеваешь Гиппия, завтра — кого-нибудь из сторонников демократии: тебе все равно, кто бы это ни был.
— Конечно, все равно. Меня интересуют идеи, а не личности. И, по-моему, если людям показать, насколько их идеи ошибочны, они будут только рады, что им помогли понять их заблуждения.
— Но люди почему-то этого не любят, — с глубокомысленным видом вставила Коринна.
Ксеноофонт с благодарностью посмотрел на нее, а затем сказал серьезно:
— Мы очень беспокоимся за тебя, Скрат. Если бы люди правильно понимали твои идеи, все было бы хорошо. Но знакомы с ними лишь немногие, а остальные полагаются на слухи и сплетни. Кроме того, тебя высмеивают в комедиях, и у зрителей складывается самое неверное представление о твоих взглядах. — Он повернулся к Платону. — Ты ведь хорошо пишешь, так почему бы тебе не написать комедию, чтобы показать Сократа таким, какой она на самом деле?
Платон с улыбкой покачал головой:
— Этого я, боюсь, не сумею. Я пишу лирику. Когда-нибудь, быть может, мне удастся написать трагедию. Но только не комедию.
— Однако разница между трагедией и комедией не так уж велика, — лукаво начал Сократ, стараясь завязать отвлеченный спор и прекратить разговор о себе.
Но Ксенофонт не поддался на эту уловку.
— А все-таки тебе следует попробовать, — резко сказал он Платону. Эх, если бы я умел писать![26] — Мне очень жаль, но человек должен следовать своим естественным склонностям. Мне не под силу состязаться с Аристофаном. Конечно, я мог бы попробовать писать диалоги в духе Софрона, но введя в них философские идеи Сократа…
К несчастью, философские диалоги в духе Софрона не показывают в театре! Нам нужна не книга — на изготовление списков требуется время, а чернь вообще ничего не читает, — нам нужна комедия, которую в будущем году мог бы посмотреть каждый афинянин, комедия, которая показала бы Сократа в истинном свете снискала бы ему уважение граждан.
— Что за страшная мысль! — заметил Сократ, и его толстый живот заколыхался от смеха.
— Но она могла бы спасти тебя от беды — от изгнания или чего-нибудь похуже. Однако, раз уже это неосуществимо, постарайся вести себя потише и не наживай больше врагов.
— Я ничего не могу с собой поделать, Ксенофонт. Наверно, боги наслали меня, будто овода, будоражить Афины, и все тут.
Алексид и Коринна с сожалением вспомнили, что им пора идти. Они попрощались с Сократом и его друзьями и пошли через поля к дороге — было уже слишком поздно, чтобы следовать за извивами Илисса. Коринне не терпелось высказать свое мнение о новых знакомых, но Алексид был рассеян и отвечал невпопад.
— О чем ты задумался? — спросила она.
— «Овод», — сказал он медленно. — Какое хорошее название для комедии!
Глава 10
ГЕЛИЭЯ
Лето подходило к концу. На полях поблескивали серпы, и высохшие золотые колосья с шелестом падали на землю. В виноградниках по склонам гор наливались и темнели тяжелые гроздья. Запряженные волами повозки поднимали длинные густые облака белой пыли. Сухие, сморщившиеся листья на неподвижных деревьях ждали осенних ветров.
Все лето Алексид писал комедию.
Он сам удивлялся, что случайная встреча с Сократом и Ксенофонтом так на него повлияла. Словно искра зажгла уже готовый костер. Ведь перед этим он так мечтал сочинить трагедию — он даже постарался забыть, что настоящую трагедию может написать только человек, много переживший и выстрадавший, а не вчерашний школьник. Теперь он видел, что его «Патрокл» был выспренним и неинтересным — всего лишь старательное подражание любимым поэтам-трагикам. Он писал «Патрокла» просто потому, что ему хотелось писать, а не потому, что ему надо было что-то сказать.
С «Оводом» все было по-другому. Он знал, чего он хочет и что должен сказать: «Вот каков настоящий Сократ. Не Сократ опасен для Афин, а те, кого он показывает в их подлинном виде, — самодовольные и суеверные люди, краснобаи и лицемеры».
Но сказать это просто словами было бы недостаточно. Свою мысль он должен был выразить через нелепые положения, в которые попадали его смешные персонажи, воплотить ее в веселых песенках, в шутках, в игре слов, в пародиях и острых намеках. И без всякого нажима, легко.
— Вот и со стряпней точно так же, — уверяла его Коринна. — Если у повара нет в руке легкости, он обязательно испортит блюдо.
Она вообще ему очень помогала. Прежде чем записать сочиненное, он декламировал ей все до последней строки.
— Проверяешь, словно на собаке, — шутила она, хотя никакая собака не была бы такой придирчивой… — Погоди-ка, — говорила она. — Тут у тебя получается чересчур серьезно.
Он начинал спорить, но потом убеждался, что она права. Он слишком увлекся, и сцена, как пирог в печке, «подгорела». К счастью, комедию, в отличие от питрога, можно было переделывать по кусочкам во время печения. Можно было добавить новой начинки, а подгорелые куски выбросить и заменить более удачными.
— По правде говоря, Алексид, я просто не понимаю, как это у тебя получается, — сказала как-то Коринна.
Если она была строгим критиком, то не скупилась и на похвалы, а если нужна была ее поддержка. Никто больше не знал о комедии. Лукиан был поглощен собственными делами — он готовился к большим атлетическим состязаниям и позировал ваятелю. Кроме того, хотя они и помирились, прежней дружеской откровенности между ними уже не было, Леонт все так же и слышать не хотел о Сократе и настоял, чтобы Алексид продолжал занятия у Милона. Таким образом, часы, которые он украдкой проводил с Коринной, иногда в их тайном убежище, иногда в гостеприимной кухне Грого, были единственными его счастливыми часами в это лето, если не считать тех, когда он в одиночестве сочинял свою комедию и с головой уходил в сказочный мир «Овода».
26
до нас не дошло ни одно произведение Сократа; его философские взгляды известны нам из сочинений его учеников — Ксенофонта и Платона