Глава 16
НАКАНУНЕ
К вечеру накануне Дионисий Алексид совершенно измучился или, по крайней мере, так ему казалось. Но, когда настало время действовать, он вдруг обнаружил в себе новые силы и решимость, о которых и не подозревал. Последняя репетиция, как обычно, сопровождалась множеством неприятных неожиданностей. Все шло не так. Актеры путались или превращали бойкий диалог в подобие заупокойной молитвы. Флейтист, наоборот, играл слишком быстро, и хоревты сбивались в бесформенную кучу. Люди, изображавшие корову, свалились со сцены, так как шкура мешала им видеть как следует, и хотя, к счастью, кроме собственного самолюбия, ничего не поранили, но согласились продолжать репетицию лишь после долгих уговоров. Потом заупрямился Главк и потребовал, чтобы были внесены существенные изменения в речь, с которой он, по обычаю, должен был в середине комедии обратиться прямо к зрителям, пока все актеры оставались за сценой. Он заявил, что две шутки уже устарели и что безнадежно портят всю речь.
Алексид скрипнул зубами, сделал вид, что советуется с дядюшкой Живописцем, который, по обыкновению, восседал в одном из задних рядов, и кое-как сочинил новые шесть строк.
В довершение всего дядюшке Живописцу репетиция очень нравилась, и от то и дело громко заявлял, что все идет превосходно. Старик хохотал до слез и совсем забыл, что должен делать вид, будто все это сочинено им самим.
— Авось зрителям комедия понравится так же, как она нравится ее автору, — язвительно заметил Главк.
Алексид уже не мог поправлять ошибки, ссылаясь на старика, — ведь все видели, с каким явным удовольствием тот следил за представлением, не желая замечать погрешностей. «А что будет завтра, — мрачно твердил себе Алексид, — когда все скамьи заполнит праздничная толпа зрителей!» Афиняне не прощают плохих представлений. Ему оставалось только молить богов, чтобы публика обошлась с бедным дядюшкой Живописцем снисходительно и не обрушила на него чего-нибудь потяжелее насмешливых слов.
Но и последняя репетиция когда-нибудь кончается, особенно если за сценой ждут участники другой комедии, представленной на состязание. И вот к вечеру Алексид побрел домой и с жадностью съел обед, поджидавший его с полудня.
— Ночевать я буду у дядюшки, — сказал он матери.
— Так ли уж это нужно?
— Конечно. Мы должны быть в театре с самого раннего утра. Ведь его комедию могут показать первой. Вдруг случится что-нибудь непредвиденное? — ответил Алексид, с ужасом вспоминая репетицию. — А кроме того, он совсем измучился от этих волнений, и, по-моему, мне следует быть рядом с ним, пока все не кончится.
— Да, милый. Разумеется, это нелегко для человека его возраста. Но сколько же у дяди оказалось разных талантов, о которых мы даже не подозревали!
Алексид уже предупредил дядюшку, так как действительно собирался провести в его доме эту ночь, а вернее — предутренние часы, когда он вернется, выследив Гиппия. Дома же его исчезновение могли заметить. Он и так чуть не попался в ночь пира: проводив Коринну до харчевни, он с помощью Теона пробрался к себе, но тут залаяла собака, отец проснулся и вышел посмотреть, в чем дело… Нет, Алексиду не хотелось, чтобы все это повторилось еще раз.
Он ломал голову и над двумя другими задачами: как не упустить Гиппия, когда тот выйдет из дома, и как остаться неузнанным. К счастью, молодой эвпатрид жил на оживленной улице, и за его дверью можно было наблюдать, укрывшись за колоннами соседнего портика. Спросив у спешившей куда-то рабыни, дома ли ее хозяин, и получив утвердительный ответ, Алексид устроился в своей засаде. Чтобы не привлекать к себе внимания и в то же время изменить свою внешность, он вымазал лицо и руки грязью и надел пастушескую одежду — рваную, засаленную овчину, неуклюжие деревянные сандалии и широкополую шляпу; рядом он положил небольшой узелок, в котором было завязано всякое ненужное тряпье. «Полезно иметь доступ к актерским костюмам», — подумал он с усмешкой.
Он сидел так до самой темноты, исподтишка поглядывая на дверь Гиппия, но прохожие видели только усталого пастуха, который отдыхает перед дальней обратной дорогой. Если бы с ним заговорили, но, к его большому разочарованию, ему так и не пришлось пустить в ход эту уловку.
Отблески последних солнечных лучей скользили по стене все выше и выше — вот они перестали озарять даже кровли, и улица погрузилась во мглу. Небо из голубого и розового стало зеленым. В верхних окнах замерцали светильники. На улице заколыхались факелы. Сумерки заливали Афины легкими лиловыми волнами.
Из дома Гиппия кто-то вышел. Это был сам Гиппий. Его сопровождали два раба. Один из них нес факел, и у обоих были посохи с железными наконечниками. Когда Гиппий проходил мимо портика, на Алексида пахнуло благовониями. Рабы следовали за хозяином на почтительном расстоянии. Забыв усталость, Алексид вскочил, вскинул узелок на плечо и пошел за ними. Первые двадцать стадиев он мог идти, ничего не опасаясь. Обсаженная деревьями дорога, которая вела от городских ворот к восточным предгорьям, кишела людьми. Гиппий важно шагал вперед, словно направляясь на пир в загородный дом какого-нибудь приятеля, и, конечно, он не мог заметить пастушка, который брел позади среди множества таких же смутных фигур.
Но постепенно людской поток начал редеть. Над черной глыбой Гиметтского кряжа показался лимонно-желтый краешек луны, а вскоре из-за горы выплыл и весь ее диск. Темнота перестала сгущаться, когда же луна поднялась еще выше и стала серебрянной, ее свет оказался куда более ярким, чем этого хотелось бы Алексиду. Он отстал, как мог дальше, и старательно держался в густой тени кипарисов и оголенных платанов. Было так светло, что Алексид мог любоваться мерцанием снежных вершин Гиметта и Пентеликона, высоко уходящих в безоблачное небо над уступами предгорий.
Вдруг раб Гиппия погасил факел. Алексид услышал, как смолистое дерево зашипело в воде придорожной канавы. Три закутанные в плащи фигуры свернули с дороги в поля по направлению к Илиссу. Его вздувшиеся от зимних дождей воды ревели на камнях где-то совсем близко.
Алексид последовал за ними, бросив свой узелок, — теперь он был только помехой. Надо во что бы то ни стало остаться незамеченным. Если Гиппий обнаружит, что его выслеживают, так или иначе все пропало.
— Ну конечно! — с торжеством пробормотал Алексид.
Деревья и скалы вокруг были ему знакомы. Хотя обычно они с Коринной ходили другим путем, он все же не сомневался, что Гиппий пробирается к заброшенной каменоломне. Да и не трудно было догадаться, что заговорщики условились встретиться в пещере, где была найдена полоска со спартанской тайнописью. Теперь же Алексид был в этом уверен.
«Если бы только знать заранее, — подумал он, — можно было бы прийти сюда еще днем и спрятаться где-нибудь в глубине пещеры». Но он тут же отбросил эту мысль. А была ли пещера днем пуста? Сообщник Гиппия мог поджидать его там с предыдущей ночи, и тогда Алексид угодил бы в ловушку. Он вздрогнул. Вряд ли рвущиеся к власти заговорщики пощадят попавшего к ним в руки соглядатая.
Теперь, поняв, куда они направляются, он свернул и пошел через кусты привычным, давно знакомым путем. Гиппий же и его рабы знали дорогу гораздо хуже, и впереди слышался треск сухих ветвей, а молодой щеголь то и дело испускал визгливые возгласы досады. Кравшийся в стороне Алексид не сомневался, что среди такого шума никто не услышит его шагов.
Когда они достигли входа в каменоломню, их кто-то окликнул, и Гиппий назвал себя.
— Так мы и думали, — произнес грубый голос со спартанским акцентом. Этот шум давно возвестил о твоем приближении.
— О боги! Ну, даже если мы и наступили на сухую ветку, что за беда?