Потом она снова соизволила заснуть, а Федор решил исследовать квартиру ее родителей, тех самых, которых присыпало снежком на Памире.
Ну да, книжечки, в том числе зарубежные детективы, причем на языках оригинала, и всякая специализированная мура, чехословацкий мебельный гарнитур, итальянская люстра, даже какая-то мудреная картина на стене.
Федор долго ее исследовал, колупая ногтем, и только потом понял: нет, никакой не подлинник, как в квартире старика-академика, а всего лишь фотопринт.
Поживиться тут было явно нечем – если не считать внучки академика, которую он за последние несколько часов трахнул уже трижды.
Он тоже не порноактер, чтобы с ней постоянно в койке прыгать.
Обнаружилось немного наличных и шкатулка с украшениями, вероятно покойной матери, той самой, с испанскими корнями.
Каталонскими.
И даже не золото с брюликами, а серебро с бирюзой: м-да, тут много не возьмешь.
Девчонку Федору было даже отчасти жаль. Ну да, изъяли у нее картины дедушки, но они ей к чему? Если не они, так кто-то другой у дурочки их увел бы после неизбежной скорой кончины старичка, которого бы наверняка и так инфаркт или инсульт скоро жахнул.
А так его жахнули молотком по затылку.
Это даже его успокоило: много не много, но кое-что девчонке осталось, с голоду не помрет, в переходе на «Адмиралтейской» милостыню просить не станет. Тем более владелица двух квартир в Питере, за такое те, кто работает с батей в сфере криминала, теперь могли запросто на тот свет отправить.
Прямиком к дедушке-академику.
– Это мамины, – раздался позади него голос, и Федор, вздрогнув, обернулся, заметив стоящую в дверном проеме обнаженную Сашу.
Саша была поражена, обнаружив, что Федор просто так открыл шкатулку с украшениями мамы: неужели, пока она спала, он лазил по ящикам?
Молодой человек, подойдя к ней, приложил к груди Саши серебряное колье с бирюзой.
– Извини, понимаю, что выглядит не лучшим образом, как будто я тут обыск провожу, но это не так. Просто я хотел узнать, кто ты такая…
Сказал он это так уверенно и убедительно, что Саша поверила: так оно и есть.
– И кто же? – спросила она тихо.
Федор, закрепив у нее на шее колье, поднял вверх светлые волосы Саши и произнес:
– Ну прямо Венера Милосская! Только с руками.
И поцеловал ее в нос. В глаза. В губы.
Нет, на четвертый раз подряд его не хватило, но и она не хотела: Федор был горд за себя, что ему удалось выкрутиться из двусмысленной ситуации. Если врать уверенно, то все поверят.
Ну и потом наговорить комплиментов, поцеловать и отнести в постель.
В постели внучка академика снова разнюнилась, пришлось утешать, слушать ее ненужные рассказы о том, каким хорошим был дедушка.
Ну, был да сплыл: все дедушки рано или поздно умирают.
Правда, не всех убивают, но это уже мелочи.
Поигрывая серебряным ожерельем на груди внучки академика, Федор размышлял о том, как лучше с ней расстаться. На время следствия придется повременить, лучше все же держать руку на пульсе, а вот потом…
– …и я не знаю, что делать! – произнесла девица, и Федор едва сдержал зевок. Его бабка, та самая, которая лупила его шлангом от пылесоса и сейчас, после основательного празднования Восьмого марта, под завязку пьяная, лежала и храпела, обычно в таких случаях советовала: «Снимать трусы и бегать!»
Вряд ли внучка академика с благоговением отнеслась бы к этой бабушкиной мудрости, тем более трусиков на девице на самом деле не было – Саша, обнаженная, украшенная только тяжелым серебряным ожерельем с бирюзой, лежала перед ним.
Неплоха, надо сказать, но дедушкины картины еще лучше.
– Обещаю, что задействую все связи, чтобы преступников нашли и покарали по всей тяжести закона!
Он говорил это, едва сдерживая смех, а идиотка ему поверила. Ну да, он приложит все усилия, чтобы никто не узнал правды, но разве можно было от него ожидать другого?
– Правда приложишь? – спросила она и поцеловала его, и Федор клятвенно пообещал, что да, приложит.
Лицом об стол.
Он играл ее ожерельем, а Саша вдруг произнесла:
– Знаешь, ведь Репин рисовал бабку моего деда именно в этом ожерелье. Это был целый комплект с серьгами, брошью, двумя кольцами и даже небольшой тиарой в стиле ар-деко – бабка дедушки в Париже купила. Когда ее дочку, мою прабабушку, ну, ту, которую Пикассо рисовал, арестовали, то компетентные органы, конечно же, все изъяли. Уже много позже дедушка по крупицам собирал, но сумел только вот ожерелье в одной комиссионке в Киеве найти.