— Ну, всё, разобьюсь на тысячи осколков, словно хрупкая фарфоровая ваза, — ещё успела мелькнуть в моём замерзающем сознании паническая мысль, после чего я вообще перестала воспринимать окружающий мир.
Очнулась я уже в лёгких сумерках, лёжа на боку у ствола довольно молодого дубка, и не испытывая более страшного холода. Ничем не выдавая себя, я украдкой осмотрела в первую очередь своё тело. К счастью оно оказалось цело, но, тем не менее, не свободно: ноги, туго стягивала тонкая, серая верёвка, а руки, грубо выкручены за спину и тоже надёжно связаны. Дальнейший обзор обстановки, занял считанные секунды, однако никакой утешительной радости не принёс. Взамен неё, я получила сомнительное удовольствие лицезреть компанию пленивших меня гезов, расположившихся неподалёку возле холмика свеженасыпанной земли. Не произнося ни единого слова, они неспешно, по очереди прикладывались к большой фляге, пущенной вкруговую. Я немного понаблюдала за ними сквозь полуприкрытые ресницы, а затем опять сместила акцент на свою «драгоценную» особу. Следовало убедиться, что действие парализующего вещества, попавшего в мой организм — прекратилось. Для этого я попыталась пошевелить пальцами рук. Они оказались мне вполне послушны, хотя уже и успели распухнуть от врезавшейся в плоть верёвки. Впрочем, легче мне от сего факта не стало, ибо связана я было со знанием дела. Да и попробуй освободись, находясь в непосредственной близости от бдительного, многоопытного врага. В темноте конечно можно попытаться что-то сделать… Но только останемся ли мы тут на ночь, или вскоре отправимся в путь? Хм-м, хороший вопрос. Хотя… Вероятней всего, лично мой путь здесь и оборвётся. — А что бы так не произошло, — пришла я к единственно верному выводу, — надо и дальше притворяться неподвижной, безвольной куклой и терпеливо ожидать дальнейшего развития событий. В надежде использовать малейший шанс для обретения свободы и мести проклятым гезам. Ещё я с немалой горечью призналась себе, что очень сильно недооценила противника. И что именно из-за этого и произошло моё поражение. Сей урок, я крепко запомнила на всю оставшуюся жизнь, не знаю уж, длинную или короткую.
Прошло примерно двадцать тягостных минут, прежде чем покончившие с флягой гезы, вспомнили о моём существовании. Они подошли и окружили меня, как до этого холмик земли. Потом один из них чувствительно пнул мою спину ногой и грубо рявкнул:
— Эй, дрянь! Очнись!
Я открыла глаза и уставилась на обидчика откровенно пренебрежительным взглядом. Ему это явно не понравилось. Поэтому, грязно выругавшись, он попытался ударить меня ещё раз, но эльф с резкими чертами лица, остановил его повелительным жестом, а затем промолвил, не скрывая недовольства:
— Полегче Тимирэ, ведь она всё-таки моя племянница.
— Неужели теперь, после убийства Иль-Улиона, это имеет значение, командир? — потупив взор, однако с откровенным вызовом бросил Тимирэ.
— Несомненно, имеет, ибо в её жилах, как впрочем, и в моих, течёт кровь наших великих, прославленных королей древности, — поморщившись, ответил старший гез. — Так что хочешь, не хочешь, а к нашей пленнице относись с уважением. Касательно же убийства нашего товарища, скажу одно — она за него ответит самой полной мерой.
— Не сомневаюсь, — буркнул насупленный Тимирэ, — только когда и где?
— Завтра, перед строем всего экспедиционного корпуса, твой друг будет отмщён, — твёрдо пообещал старший гез, однако в голосе его чувствовалась некая, едва уловимая печаль.
— Ну что ж, это и впрямь недолго. Я… Подожду, — глухо промолвил Тимирэ, судорожно стискивая побелевшей рукой, рукоять меча.
Пока происходил сей, напрямую касающийся меня диалог, я лежала с совершенно бесстрастным, отрешённым видом. Однако в душе моей, после болезненного осознания того страшного факта, что командир кровавых гезов вырезавших двести гномов, мой близкий родственник, царило настоящее смятение. Естественно знала я и его имя — Эрвиль. Он приходился моей маме родным, старшим братом. И она много мне рассказывала про него… Например то, что в детстве он постоянно защищал её от других мальчишек. А порой, даже осмеливался оспаривать справедливость наложенных на неё строгим отцом, всяческих наказаний. За что бывало, и сам весьма здорово страдал. Хм, и вот теперь я, валяюсь связанная у его ног, будто бревно. Позор!
— Госпожа! — внезапно окликнул он меня, и наши взгляды встретились на долгую минуту, после которой он вдруг приказал: — Развяжите ей руки!