Страстная вера Марти в социальную справедливость, в необходимость всеобщего образования, в пользу сельской местности и обработки земель нашла отражение в молодом Кастро. Убежденность Марти в силе идей и моральных принципов не могла не повлиять на Кастро, который в своих речах и интервью в пятидесятых годах уделял особое внимание объяснению своей цели и после революции редко упускал в своих посланиях возможность призывать к разумности и этике. Вероятно, язык Кастро был более прозаичен, чем у Марти, но его вера в способность идей управлять поступками людей была такой же огромной. Он писал: «Крепости из идей прочнее, чем крепости из камня. Не существует силы, которая смогла бы преодолеть препятствие, состоящее из идей»[15].
В основе этой уверенности в силе воли лежала вера во внутреннюю прогрессивную природу исторического процесса, возникшая у Марти из идей философа Краузе. И Марти и Кастро были в плену идеалистической картины настоящей Кубы, свободной от заблуждений и диктатуры, ожидающей своего открытия. Несмотря на поддержку общепринятого марксизма-ленинизма, Кастро разделял представление Марти о том, что скорее нация, чем класс, является движущей силой прогресса. Марти, со ссылкой на латиноамериканские республики девятнадцатого века, писал: «Республики в условиях тирании проявили свою неспособность понимать действительные составляющие страны с вытекающей из этого формой правительства, которое и управляет ими. Править новой страной означает создавать ее… Знать — это решать. Знать страну и управлять ею в соответствии с этим знанием — это единственный способ избавления от тирании»[16].
Понятие «кубанидад», как присущий Кубе образ жизни, от которого Куба была оторвана, передавалось от одного поколения радикалов к другому и постепенно меняло свое значение в свете их собственных политических идей. Те, кто получил власть в новой республике, будь то политики или бизнесмены, считались разорителями наследства борьбы за независимость. Все кубинские правительства без исключений, начиная с 1902 года, характеризовались взяточничеством и коррупцией, масштабы которых, казалось, увеличивались в приходом каждого нового президента. Почти неприкрытое использование должностного места как источника собственного обогащения стало образом жизни. Частично эта традиция появилась, когда Куба была еще колонией; тогда испанским служащим (гражданским работникам, судьям, полиции и остальным таким же) выдавали низкую заработную плату, полагая, что остальное они доберут с помощью взяток. Это также был косвенный способ выражения статуса зависимости и подчинения кубинской буржуазии. Являясь заложниками огромного соседа, находящегося за узким Флоридским проливом, чьи предприниматели определяли основную часть экономики острова, кубинские богачи и правители терпели неудачу в любом начинании по установлению общественных ценностей или мифа о собственной нации. Вместо этого ценности определялись культурой Соединенных Штатов; в действительности, они намеревались посылать своих детей получить образование в американских университетах, и многие имели там второй дом. Богатеи и правители были хороши во всем, что касалось защиты интересов корпорации, но оказались не в состоянии объединиться для коллективной защиты классовых интересов.