- Давайте сойдем вниз и выпьем чего-нибудь.
- А вы не заняты?
- Нет, - сказал я.
Мы спустились вниз, в кафе первого этажа. Я уже давно открыл, что это лучший способ выпроваживать посетителей. Выпив с приятелем, остается только сказать: "Ну, мне надо подняться наверх - отправить телеграммы", и все. В газетном деле, этика которого требует, чтобы никто никогда не видел тебя за работой, очень важно изобретать такие непринужденные уходы со сцены. Итак, мы спустились в бар и выпили виски с содовой. Кон поглядел на ящики с бутылками, стоявшие у стены.
- Здесь хорошо, - сказал он.
- Много выпивки, - поддакнул я.
- Послушайте, Джейк. - Он наклонился над стойкой. - У вас никогда не бывает такого чувства, что жизнь ваша проходит, а вы ею не пользуетесь? Вы думаете о том, что вы уже прожили около половины отпущенного вам срока?
- Иногда думаю.
- Вы знаете, что через каких-нибудь тридцать пять лет нас уже не будет?
- Да бросьте, Роберт, - сказал я. - Бросьте.
- Я говорю серьезно.
- Вот уж о чем я не тревожусь, - сказал я.
- Напрасно.
- У меня достаточно было о чем тревожиться в свое время. Хватит.
- А все-таки я хочу в Южную Америку.
- Послушайте, Роберт: ничего не изменится от того, что вы поедете в другую страну. Я все это испробовал. Нельзя уйти от самого себя, переезжая с места на место. Тут уж ничем не поможешь.
- Но вы никогда не ездили в Южную Америку.
- Далась вам Южная Америка! Если вы поедете туда в теперешнем вашем настроении, все будет по-прежнему. Париж - хороший город. Почему вы не можете жить настоящей жизнью в Париже?
- Мне осточертел Париж, осточертел Латинский квартал.
- Не ходите туда. Курсируйте сами по себе и посмотрите, что с вами случится.
- Со мной никогда ничего не случается. Я как-то прошатался один всю ночь, и ничего не случилось, только полицейский на велосипеде остановил меня и велел предъявить документы.
- Разве город не хорош ночью?
- Я не люблю Парижа.
Вот вам, извольте. Мне было жаль Кона. Я ничем не мог ему помочь, потому что я сразу наталкивался на обе его навязчивые идеи: единственное спасение в Южной Америке и он не любит Парижа. Первую идею он вычитал из книги и вторую, вероятно, тоже.
- Ну, - сказал я, - мне надо подняться наверх - отправить телеграммы.
- Вам непременно нужно идти?
- Да, я должен отправить телеграммы.
- Ничего, если я пойду с вами и посижу в редакции?
- Пожалуйста.
Он сидел в первой комнате, читал газеты и журнал "Редактор и издатель", а я целых два часа усердно стучал на машинке. Потом я разобрал рукописи по экземплярам, сделал пометки, положил все в большие конверты и вызвал курьера, чтобы он отнес их на вокзал Сен-Лазар. Я вышел в другую комнату, и там в большом кресле сидел Роберт Кон и спал. Он спал, положив голову на руки. Мне жаль было будить его, но я хотел запереть редакцию и уйти. Я тронул его за плечо. Он замотал головой.
- Не могу я этого сделать, - сказал он и глубже ушел головой в скрещенные руки. - Не могу. Ни за что не сделаю.
- Роберт, - сказал я и потряс его за плечо.
Он поднял голову, улыбнулся и заморгал глазами.
- Я сейчас говорил что-нибудь?
- Говорили. Но я не расслышал.
- Господи, какой дурацкий сон!
- Это моя машинка усыпила вас?
- Должно быть. Я прошлую ночь совсем не спал.
- Почему?
- Разговаривали, - ответил он.
Я легко мог представить себе их разговор. У меня скверная привычка представлять себе своих друзей в спальне. Мы отправились в кафе "Наполитэн" выпить аперитив и смотреть вечернее гуляние на Бульварах.
3
Был теплый весенний вечер, и, после того как Роберт ушел, я остался сидеть за столиком на террасе кафе "Наполитэн" и в наступающей темноте смотрел на вспышки световых реклам, на красные и зеленые сигналы светофоров, на толпу гуляющих, на фиакры, цокающие вдоль края сплошного потока такси, и на "курочек", проходивших по одной и парами в поисках ужина. Я смотрел на хорошенькую женщину, которая прошла мимо моего столика, и смотрел, как она пошла дальше по улице, и потерял ее из виду, и стал смотреть на другую, а потом увидел, что первая возвращается. Она снова прошла мимо меня, и я поймал ее взгляд, а она подошла и села за мой столик. Подскочил официант.
- Что ты будешь пить? - спросил я.
- Перно.
- Маленьким девочкам вредно пить перно.
- Сам маленький. Гарсон, рюмку перно.
- И мне рюмку перно.
- Ну как? - спросила она. - Хочешь время провести?
- Да. А ты?
- Там видно будет. В этом городе разве угадаешь?
- Ты не любишь Парижа?
- Нет.
- Почему ты не едешь в другое место?
- Нет другого места.
- А чем тебе здесь плохо?
- Да, чем?
Перно - зеленоватый суррогат абсента. Если налить в него воды, оно делается беловатым, как молоко. Вкусом напоминает лакрицу и сначала подбадривает, но зато после раскисаешь. Мы пили с ней перно, и у нее был недовольный вид.
- Ну, - сказал я, - может быть, ты угостишь меня ужином?
Она ухмыльнулась, и я понял, почему она упорно не хочет смеяться. С закрытым ртом она была очень недурна. Я заплатил за перно, и мы вышли на улицу. Я кликнул фиакр, и он подъехал к тротуару. Удобно усевшись в медлительном, мягко катящем фиакре, мы поехали по широкой, сияющей огнями и почти безлюдной авеню Оперы, мимо запертых дверей и освещенных витрин магазинов Фиакр миновал редакцию "Нью-Йорк геральд", где все окно было заставлено часами.
- Зачем столько часов? - спросила она.
- Они показывают время по всей Америке.
- Не остри.
Мы свернули на улицу Пирамид, проехали по тесной улице Риволи и через темные ворота въехали в Тюильри. Она прижалась ко мне, и я обнял ее. Она взглянула на меня, ища поцелуя. Она коснулась меня рукой, и я отодвинул ее руку.
- Не надо.
- Что с тобой? Болен?
- Да.
- Все больны. Я тоже больна.
Мы выехали из Тюильри на свет, пересекли Сену и свернули на улицу Святых Отцов.
- Зачем же ты пил перно, если ты болен?
- А ты зачем?
- Для меня это не имеет значения. Это не имеет значения для женщин.
- Как тебя зовут?
- Жоржет. А тебя?
- Джейкоб.
- Это фламандское имя.
- И американское.
- Ты, надеюсь, не фламандец?
- Нет, американец.
- Слава богу, терпеть не могу фламандцев.