— Я для этого слишком пьян.
— Поехали.
Всю дорогу Джордж продолжал насвистывать навязчивую мелодию. Когда они подъехали к Каса Барко и Джордж, выключив мотор, вышел из машины, Франсис тоже вышла. И, как ни в чем не бывало, вошла с ним в дом, где было темно и прохладно. Джордж зажег свет и автоматически направился в кухню, чтобы приготовить себе выпить: иначе, казалось ему, он умрет или плюхнется в постель и заплачет; в любом случае ему чертовски не хотелось, чтобы Франсис при этом присутствовала.
Она же, чувствуя себя как дома, улеглась на тахту, перекинув ноги через валик и подложив под кудрявую голову небесно-голубую подушку. Джордж, начав готовить выпивку, уронил открывалку и рассыпал лед. Франсис спросила:
— Тебе не надоело свистеть одно и то же? Ничего другого не знаешь?
— Прицепилось... Я даже не знаю, что это за мелодия.
— Тем более прекрати.
Джордж уныло посмотрел на огромную лужу, в которой таяли кусочки льда. Тряпки, чтобы все это вытереть, он найти не смог и, махнув рукой, понес стаканы Франсис. Она, продолжая внимательно за ним наблюдать, взяла свой, а Джордж, машинально крутя в пальцах стакан, сел спиной к темному очагу.
Франсис рассеянно произнесла:
— Знаешь, дорогой, а ты на меня злишься.
— Я?
— Да, ты.
— Почему?
— Потому что я выставила твою маленькую подружку. И потому, что в глубине души ты понимаешь, что обязан был это сделать сам. Не откладывая.
— У меня не было денег на билет.
— Прости, но это не оправдание.
Джордж уставился в свой стакан.
— Да, — сказал он. — Возможно.
Мелодия опять завертелась у него в голове. Франсис, немного помолчав, сказала:
— Пока ты ходил договариваться с Пепе, а крошка собиралась в дорогу, я полюбопытствовала, много ли ты сотворил. Не могу сказать, что ты сильно продвинулся.
— Да. Не написал ни строчки.
— А своему любимому мистеру Ратленду ответил?
— Нет. И этого не сделал. Зато, — добавил он с горечью, — посоветовался со специалистом и узнал, что у меня творческий застой.
— Что ж, — злорадно заметила Франсис, — теперь тебе есть чем оправдывать собственную лень. И если ты наконец наберешься смелости и рискнешь называть вещи своими именами, я сделаю то же самое. Видишь ли, дорогой, я не думаю, что ты когда-нибудь заставишь себя написать вторую книгу.
— Почему ты так уверена?
— Потому что ты — это ты. Сочинительство — тяжелый труд, а ты один из тех типичных, живущих вдали от родины английских лоботрясов, которые, как никто другой, умеют только изящно бездельничать. — Джорджу почему-то это показалось забавным, и он рассмеялся; Франсис, растерявшись, даже приподнялась и села: она рассчитывала вовсе не на такую реакцию. — Джордж, если ты не хочешь ехать в Малагу, если ты не получаешь удовольствия от боя быков, я готова от всего этого отказаться. Но почему бы нам не отправиться куда-нибудь вместе? Сядем на «Эклипс» и поплывем на Сардинию или в кругосветное путешествие — до Австралии, например, или... проедем на верблюдах через пустыню Гоби...
— С вьюками на переднем горбу...
— Ты опять пытаешься шутить, а я говорю серьезно. Мы свободны, и весь мир наш. Зачем заставлять себя сидеть за машинкой? Неужели на свете осталось хоть что-нибудь, о чем ты можешь написать лучше других?
— Не знаю, Франсис.
Франсис допила свой виски и поставила стакан на пол рядом с тахтой. Потом откинулась на подушку — обольстительная, вульгарная, пугающе бесцеремонная. И сказала:
— Я тебя люблю. Хочу, чтобы ты это знал.
Теперь, казалось бы, ничто не мешало заняться любовью. Джордж отставил стакан, подошел к тахте, сел и, будто стремясь забыться, крепко обнял Франсис. Она тихонько застонала от наслаждения и запустила пальцы в его шевелюру, а он губами нашел ее губы, и потерся подбородком о щеку, и почувствовал, как его щетина царапает ее кожу, а Франсис уткнулась лицом ему в плечо, и ее сильные руки, точно клещи, сдавили его шею.
— Ты меня любишь? — спросила она, но он ничего не ответил. — Я тебе нравлюсь? Ты меня хочешь?
Он развел ее руки, высвободился, но не встал, а продолжал сидеть, держа ее за запястья, словно опасаясь, что она полезет в драку.
Франсис рассмеялась. Уступчивость и неизменно хорошее настроение — вот что больше всего нравилось в ней Джорджу.
— Я готова поверить, что ты в дребезину пьян, — сказала она.
Джордж встал и пошел за сигаретами, а Франсис за его спиной вытянулась на тахте и закинула руки за голову.
— Мне нужно привести себя в порядок прежде, чем возвращаться к Рудольфо. Ты же знаешь, какие у него старомодные взгляды. Можно, я воспользуюсь твоей спальней?
— Валяй, — сказал Джордж и зажег на лестнице свет.
Франсис взбежала наверх, постукивая каблуками по деревянным ступенькам и напевая мелодию, которая весь вечер не давала покоя Джорджу. Внезапно мелодия оборвалась, будто кто-то выключил радио. Неожиданно наступившая тишина поразила Джорджа сильнее, чем если бы Франсис вдруг вскрикнула. Он замер и навострил уши, как сторожевой пес.
А Франсис между тем спускалась обратно. На лице у нее было столь несвойственное ей выражение, что Джордж не нашел ничего лучше, чем тупо спросить:
— Что там наверху? Нет расчески?
— Не знаю, — ответила Франсис. — Не смотрела. Я не видела ничего дальше кровати...
— Кровати? — Джордж окончательно перестал что-либо понимать.
— Это что, шутка? Очередное проявление бесподобного английского юмора?
И тогда, к своему ужасу, Джордж понял, что Франсис по-настоящему рассвирепела. Как она ни старалась держать себя в руках, дрожь в ее голосе усилилась, предвещая взрыв.
— Франсис, я не понимаю, о чем ты?!
— Девчонка. Твоя дочка. Селина. Называй как хочешь. Ты знаешь, где она? Не в Лондоне. И даже не в аэропорту. Она там... — Франсис указала трясущимся пальцем наверх, и терпение ее лопнуло, точно проколотый иголкой воздушный шар. — В твоей постели! — прошипела она.
— Что за бред!
— Пойди и посмотри сам. Поднимись и взгляни! — Джордж не шелохнулся. — Я не знаю, что это все значит, Джордж, но я выбросила кучу денег вовсе не для того, чтобы эта маленькая шлюха снова очутилась в твоей постели...
— Она не шлюха...
— И если ты намерен пускаться в объяснения, постарайся придумать что-нибудь получше, чем вранье насчет пропавшего багажа и бедной сиротки, вообразившей, будто ты ее давно сгинувший папочка...
— Это правда.
— Правда? Кого ты пытаешься провести, ублюдок? — Франсис уже кричала, и в этом была ее ошибка: от женского крика Джордж приходил в ярость.
— Я не знал, что она вернулась...
— Хорошо, тогда немедленно ее выгони...
— И не подумаю...
— Отлично. — Франсис нагнулась за своей сумкой. — Если тебе не терпится начать новую жизнь с этой лицемерной потаскушкой, ради Бога...
— Замолчи!...
— Только не впутывайте меня в свои хитроумные игры. На вашу репутацию мне плевать! — Франсис подошла к двери и широко ее распахнула, но не ушла, а повернулась, чтобы напоследок бросить еще парочку теплых слов, однако весь эффект испортило появление Пёрл. Кошка поджидала за дверью, когда ее впустят, и, как только Франсис это сделала, величаво вплыла в дом, благодарно мяукнув.
— Тебе лучше уйти, — сказал Джордж насколько мог спокойно.
— Не беспокойся, я ухожу! — крикнула Франсис и, приостановившись исключительно для того, чтобы мимоходом со злостью пнуть Пёрл, вышла, с такой силой захлопнув дверь, что весь дом затрясся.
Через секунду ночную тишину вспорол рев стремительно сорвавшегося с места «ситроена», который помчался в гору с такой скоростью, что Джордж невольно вздрогнул.
Он нагнулся и поднял кошку. Пёрл была оскорблена в своих лучших чувствах, но, поняв, что опасность миновала, позволила Джорджу усадить себя на любимую подушку на тахте. Раздавшийся наверху шорох заставил Джорджа поднять глаза. На лестнице, держась за перила, стояла Селина в белой ночной рубашке с голубым бантом у ворота. Она встревоженно спросила: