Вэн промолчал. Да и что он мог ответить?
Неподалёку у городских ворот, мастер оставил коня и девицу. Слишком велика была вероятность потерять их в людском потоке и дыму. Горели деревянные перекладины на крышах, пучки сена и прошлогодней травы, даже камни горели, раскаляясь до красна и обжигая воздух. Схватка на главной площади закончилась полной победой завоевателей — красно-зелёная форма оттоманской гвардии развеивала сомнения относительно произошедшего. Султан, наконец, получил добро на уничтожение последнего оплота врага, и отныне весь полуостров, а с ним и почти всё море, до самого предельного океана, принадлежали только ему. Вэна, на данным момент, мало интересовал изменившийся политический расклад в этой части света.
Главной проблемой было то, что все входы в храм солнцеликого оказались полностью запечатаными, и расположившиеся на площади вояки вряд ли стояли там, дабы приветствовать входящих. Сейчас даже нашивка мастера на рукаве рубашки Вэна не могла служить паролем для прохода в храм. Наверняка тех нескольких несчастных, которые были способны активировать телепортационное заклинание либо убили при нападении, либо держат где-то, всеми силами переубеждая сменить веру. Памятуя о том, как фанатичны были последователи солнцеликого, на переубеждение придётся потратить достаточно много сил и времени. И далеко не все его переживут. А значит — султану придётся ждать, пока великий совет пришлёт новых магов, открытых для «сотрудничества». И вряд ли это случится раньше, чем захваченный город превратится в клоаку благодаря упивающимся победой военным, разоренным гражданам, и трупам на улицах. Сначала грабежи, затем чума или что-то похуже, потом, наконец, воцарится некое подобие порядка, если в городе ещё останутся живые. Существующий порядок вещей разрушается гораздо быстрее, чем строится новый. А времени у Вэна было не так много.
Ближайший путь до Ормрона лежал через северный портал в Левкотеоне — богатом торговом городе, где пересекались юг и север. Вэн мысленно прикинул во сколько обойдётся путешествие, вздохнул, и направился к южным воротам. Нужно было добыть где-нибудь ещё одну лошадь прежде, чем султан объявит всё вокруг своей собственностью и ворам начнут отрубать руки.
V
Дорога растянулась на недели. Постоялые дворы, лошади, узкие речушки, бескрайние поля, каменистые горы сменяли друг-друга день за днём.
Вэн искренне пытался не разговаривать с девушкой больше необходимого. Но это было просто невозможно. Она спрашивала обо всём. Любой цветок, любое животное, предметы одежды, посуда, оружие — всё вызывало у неё неподдельный и насколько искренний интерес, что устоять не было никакой возможности. Вэну часто приходила на память фраза из журнала Томасона "она умеет слушать, как никто другой". Это оказалось правдой. Когда мастер что-то рассказывал, слушательница словно умирала. Она приникала к его голосу, как к живительному источнику, втягивая слова, звуки, смыслы и поглощая их широко распахнутыми глазами, приоткрытым ртом, склонённой на бок головой. И всё услышанное наполняло её удивительной, чистой радостью, которой мастер не видел уже много лет. Ей будто было достаточно самого факта, что она знает о чём-то. Знание о предмете было для неё гораздо ценнее самого предмета. Ни роскошные кареты, встречаемые ими в дороге. Ни расшитые наряды встречаемых на постоялых дворах дам, ни рассказы о прекрасном оружии или драгоценных камнях — не вызывали у девушки желания иметь всё это. Достаточно было того, что «это» где-то существует, под тем же небом, что и Альрауне. Её удивительная жажда знаний касалась всего — даже самого Мастера. Непостижимым для самого себя образом он рассказал ей о путешествиях, о не очень законной работе, но её интересовала не только его жизнь. Ей было интересно, что он думает, как он чувствует — способность чувствовать вообще приводила её в неземное блаженство, самой ей не хватало слов, чтобы описать каково это — вдруг почувствовать, что ты есть. Что пол под тобой холоден, что кожа саднит под порезами, а глаза болят от ярких вспышек заклинаний. При этом любопытство Альрауне никогда не касалось её собственного будущего. Ей было всё равно, куда они направляются, зачем, и что ждёт их в конце путешествия. Для девушки существовало только сейчас — одно упоительное сейчас, которое не имеет начала и конца. Возможно, поэтому мастер никогда не видел её грустной или раздраженной. Было только две Альрауне. Альрауне слушающая, и Альрауне размышляющая над услышанным. Каждое слово мастера откладывалось где-то в её рыжеволосой голове и оставалось там, высеченное на мраморных коридорах разума. Девушка помнила всё, что он ей рассказывал, всё сказанное им чудесным образом становилось частью этого удивительного существа. И от этого казалось, что девушка сама становится его частью. Под упоенным взглядом зелёно-карих глаз, впитывающих каждый звук, Вэн всё чаще ощущал себя преступником, отнимающим еду у нищих, чтобы выбросить. Она смотрела на него как на божество, на сущность, явившуюся ей, чтобы познакомить с этим миром. Как на проводника из мира безмолвия и темноты в мир слов и образов. Глядя на него, она видела кого-то другого. И от этого просыпалось желание стать другим. Тем самым героем, которого она видела в нём. А это было слишком непохоже на мастера Вэна, вора, мага и убийцу. Он никогда не заблуждался насчёт себя самого и своего места в мире. Всё, что ему было нужно — заработать достаточно деньжат, прикупить домик на берегу моря, сидеть по вечерам в кремле-качалке, раскуривая трубку, и смотреть на белых барашков, пасущихся на синей глади. Он никогда не видел себя в роли "Открывателя миров", и никогда не хотел этого. Но сейчас, натянутый на него чужой образ вдруг становился привлекательным и, что было самым ужасным, реальным.
Альрауне смотрела на него так, словно он уже был этим «кем-то» — добрым, умным, понимающим и знающим. И эта вера в то, что он уже такой, делала возможность стать таким очень близкой. От этого мечты о домике на берегу становились всё бледнее. Что он будет делать в этом кресле-качалке. На каком барашке ему надоест белая пена и обступающее со всех сторон одиночество? Вдруг он, всегда избегавший любых привязанностей, на самом деле лишал себя чего-то очень важного. Чего-то, о чём он даже не мог рассказать этой девушке, поскольку сам этого не знал?
Такие мысли заставляли мастера просыпаться среди ночи, нарушая одно из важнейших правил — использовать любую возможность для восстановления сил. Под их влиянием он переставал погонять лошадь или возницу, устанавливалась долгая тишина, прерываемая неспешным постукиванием копыт, пением цикад и стрёкотом крыльев мотыльков. И чем ближе оказывался Левкотеон, тем медленнее двигались путники.
Вэн не раз замечал, что жизненно важные решения приходят как удар молнии. Можно бесконечно размышлять, взвешивать и сравнивать, но настанет момент, когда решение будет выхвачено из темноты неосознаного яркой вспышкой разума. Уклониться от удара, или принять его. Оставить противнику жизнь, или отправить его к праотцам…
Всё случилось в маленькой деревне, не более чем в дне пути от Левкотеона. Предполагалось проскочить её, едва измазав копыта лошадей в местной пыли, но неожиданно Альрауне осадила коня, да так резко, что тот поднялся на дыбы прямо посреди узкой улицы, заставленной кособокими домишками. Вэн не успел даже выругаться — девушка замерла, как изваяние, уставившись куда-то в сторону.
Едва пыль чуть осела, мастер заметил малыша, ползающего по песку чуть в стороне от дороги. Ребёнок вздрагивал, по всей видимости, от икоты, и тряс расставленными руками. Судя по перемазанному, красному лицу, он рыдал так долго, что сил кричать больше не осталось.