Наконец, чуть успокоившись, она предложила Геннадию поехать к тете Леле на дачу, там им никто не помешает, и там можно будет искупаться в одном из рукавов Финского залива со стоячей теплой водой, поросшей желтыми кувшинками, в то время, как в городе вода в Неве ледяная в любую жару. Тетя Леля, услышав, что Гена все еще называет Юлию Лилей, поняла, что объяснения между ними не произошло, и в беспокойстве за племянницу засобиралась с ними на дачу.
По дороге, за 2 часа езды на трамвае, Юля не вымолвила ни слова, лихорадочно вцепившись в руку Геннадия, а чуть ступив на порог дачи, надела купальник, наскоро накинула халатик и повела Гену к пляжу через поля, на которых то тут, то там виднелись кустарниковые заросли, словно собравшиеся в хоровод.
Лето в тот год было жаркое и на пляже издалека виднелось много народу. Поняв, что там поговорить им не удастся, сжигаемая страстью Юля подумала: а вдруг все это в последний раз в моей жизни? Может быть его любовь связана с жалостью к сироте, пережившей землетрясение, а Юлю, похудевшую ради него, хоть и такую же сироту, он любить не станет, бросит ее и уедет? Волнение девушки достигло предела, душа ее трепетала, хоть и бунтовала в ней ее гордость, страх уронить себя в его глазах. Инстинкт любящей женщины шептал в мозгу, что любовь не может быть унизительной, она чиста, горда и целомудренна в любых жизненных обстоятельствах.
Метрах в двадцати от петляющей тропинки показались густые кустарниковые заросли. Юля решительно взяла Гену за руку и потянула по направлению к ним. Зайдя со стороны, противоположной тропинке, они увидели, что кусты окружают крохотную полянку, зеленую и цветущую, как и все поля вокруг. Постелив на траву полотенце, они сели. Их губы сливались, а руки, стремительные и жаркие, переплетаясь, ласкали друг друга, слух с упоением ловил нежный шепот, пока, наконец, не в силах больше сдерживаться, не слились тела в жадном порыве молодой и трепетной любовной страсти. Никому до этих двоих не было дела на целом свете, никто их не видел и не мог найти в их убежище. Они любовались друг другом при свете дня, снова и снова упиваясь молодостью, любовными ласками и безграничным счастьем.
Вечерело, когда Юля взяла с Гены обещание простить ее в любом случае, и, предупредив, что она никого не убила и ничего не украла, она, наконец, решилась начать трудный разговор, только после того, как он ей сказал, что любит только ее, жить без нее не может, и приехал взять у Юли развод, чтобы они с Лилей могли пожениться, и пусть пропадет она пропадом эта чертова прописка в Петербурге.
Начав издалека, она рассказала Геннадию всю правду, попросила прощения за вынужденный обман, объяснив, что все, что она сделала, продиктовала ей ее любовь и желание видеть его, Гену, рядом с собой настоящим, а не фиктивным мужем. Осознав, какие муки испытала, на какие жертвы пошла дорогая его сердцу девушка, Гена не увидел ничего, за что стоило ее прощать. Он только посмеялся над изощренной хитростью их с тетей Лелей проектов по завлечению в любовные сети его, глупого и наивного. Так, сразу, он не мог поверить своему счастью, осознать, что все его неразрешимые проблемы теперь позади и все сложилось как нельзя лучше, а его нелюбимая толстая жена вдруг превратилась в изящную красавицу, в любящую и любимую, в его дорогую возлюбленную. Последней новостью, окончательно ошарашившей Гену, было признание Юли, что она с первой их ночи беременна, и собиралась рожать и воспитывать ребенка сама, если любовь Гены оказалась бы мимолетным увлечением в трудной жизненной ситуации, вызванной болезнью и смертью его матери.
Бедной тете Леле пришлось до утра обсуждать за бутылкой коньяка все эти невероятные события с новоиспеченным зятем в то время, как Юля, заботливо уложенная в постель и укутанная старой бабушкиной шалью, безмятежно спала сном невинного младенца, окруженная витающей в воздухе любовью, от которой внутри ее билось сердечко нарождающейся новой счастливой жизни.