…он рассматривает, как истинно человеческую,
только теоретическую деятельность…
Он не понимает поэтому значения «революционной»,
«практически-критической» деятельности.
Идеи вообще ничего не могут осуществить.
Для осуществления идей требуются люди,
которые должны употребить практическую силу.
Оружие критики не может, конечно, заменить
критики оружием, материальная сила должна
быть опрокинута материальной же силой;
но и теория становится материальной силой,
как только она овладевает массами.
…Подобно тому, как философия находит
в пролетариате свое материальное оружие,
так и пролетариат находит в философии
свое духовное оружие, и как только молния
мысли основательно ударит в эту нетронутую
почву, совершится эмансипация немца и человека.
Честные намерения
Прочитав верстку последних листов 1-го тома «Капитала», Энгельс пишет другу:
«Счастье, что в книге "действие развертывается", так сказать, почти только в Англии, в противном случае вступил бы в силу § 100 Прусского уголовного кодекса: "Кто… подстрекает подданных государства на взаимную ненависть" и т. д. и повлек бы за собой конфискацию».
Маркс отвечает:
«Что касается конфискации и запрещения моей книги, то ведь одно дело — запретить избирательные памфлеты, а другое дело — книгу в 50 листов, да еще столь ученого вида и даже с примечаниями по-гречески».
Книга в это время (1867) печаталась в Германии, и этот обмен мнениями звучит многозначительно.
По сей день, многие склонны представлять Маркса в нескольких ипостасях — как ученого, как мыслителя, как историка, как политического агитатора, — рассматривая каждую ипостась в отдельности. И вот, только лишь заговорят о Марксе «как ученом», отовсюду слышится шорох: это думающие люди дружно расшаркиваются перед его «железной логикой», «блестящими доказательствами», «мастерским описанием капиталистической действительности» и т. п. Вопрос тяжелый, ибо, не говоря уже о твердокаменных марксистах, даже в среде «буржуазных ученых» авторитет Маркса как аналитика капиталистического хозяйственного уклада и его истории — весьма высок. Многие его положения и термины прочно вошли в научный обиход.
Благородная цель
Что «Капитал» не был завершен, знают все. Я имею в виду «Капитал» как целое, если можно так говорить о книге, которая не осуществилась как целое, оставшись без продолжения — не только обещанного, но и необходимого для завершения теории. То, что известно ныне как 2-й и 3-й тома «Капитала», было post mortem издано Энгельсом на основе рукописных набросков различной степени готовности. Единственное, что завершил Маркс, — это 1-й том.
Итак, «Капитал» не был завершен. А когда он был начат? Вопрос не праздный. Довольно важный, я бы сказал, если мы хотим правильно понять замысел этой книги. Тот замысел, который ускользает от многих и многих — короче, от всех, кто ставит эту книгу в ряд обычных научных монографий.
В 1859 г. Маркс, живший в Лондоне, публикует в Германии две первые главы работы «К критике политической экономии». Затем он бросает незавершенную рукопись и начинает писать новую (позднее материал опубликованных глав стал основой первых двух глав 1-го тома «Капитала»). Но и незавершенная «К критике…» была не первым покушением Маркса на политэкономию.
За 10 лет до того, в 1849 г. Маркс печатает в своей «Новой Рейнской Газете» серию статей с продолжением под общим названием «Наемный труд и капитал». Нельзя обойти вниманием, что это были передовицы (!) и что публиковались они в самый разгар революции (!!). Указанные детали свидетельствуют о том, что Маркс придавал своим статьям первостепенное значение в контексте безоглядной и радикальной революционной пропаганды, которую вела его газета.
Идеологически, названное выше — нечто вроде специального приложения к «Манифесту Коммунистической партии».
С чисто научной позиции, без скидок на что бы то ни было, перед нами предстает краткий реферат весьма вульгаризованного рикардианства. Но адресовался текст, заметим, не ученой аудитории.
1
Переработанный вариант статьи, опубликованной под тем же названием в «Независимой газете» (Москва) 7 июля 1992 г. Все ссылки на «Капитал» даются только в виде номеров страниц, так как все издания в СССР были стандартными.