Истон вытащил из конверта первое письмо.
«Муниципалитет Магсборо.
Сборы на муниципальные и местные нужды
ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
Мистер У. Истон, вынужден вам напомнить, что причитающаяся с вас сумма в счет вышеназванных налогов нами не получена. Прошу своевременно оплатить ее в течение четырнадцати дней, считая с сегодняшнего числа. Довожу до вашего сведения, что после этого сообщения дальнейших просьб или напоминаний не последует. Задолженность будет взыскана в судебном порядке.
По поручению муниципального совета
Джеймс Ли, сборщик налогов 2-го района.
Муниципальный налог 13 шил. 11 пенсов
Специальный налог 10 шил. 2 пенса
1 фунт 4 шил. 1 пенс».
Второе послание поступило из конторы попечителей Фонда помощи бедным. Оно тоже являлось последним предупреждением и было составлено почти в тех же словах, что и предыдущее. Единственная разница заключалась в том, что оно было написано «по поручению попечителей», а не «муниципального совета». Попечители требовали уплаты одного фунта одного шиллинга и пяти с половиной пенсов для оказания помощи бедным на основании закона о бедных в двухнедельный срок, и угрожали судебным иском в случае неуплаты.
Истон отложил его и принялся читать третье письмо:
«Дж. Дидлум и К°.
Полное оборудование квартир.
Кволити-стрит, Магсборо.
Мистер У. Истон, напоминаем Вам, что срок выплаты взносов за три месяца по четыре шиллинга в месяц (всего 12 шиллингов) истек первого числа сего месяца, и мы вынуждены просить Вас оплатить данную сумму с обратной почтой.
По условиям нашего соглашения Вы обязались вносить деньги каждую четвертую субботу. Во избежание неприятностей мы просим Вас в дальнейшем вносить плату точно в указанный день.
Искренне Ваш Дж. Дидлум и К0».
Он несколько раз молча перечитал письма и, чертыхнувшись, швырнул их на стол.
− Сколько мы еще должны за линолеум и мебель? − спросил он.
− Я не знаю точно. Было больше семи фунтов, а рассрочка началась месяцев шесть назад. Мы внесли один фунт сразу, потом сделали еще три или четыре взноса. Если хочешь, я принесу карточку.
− Не надо. Считай, мы заплатили один фунт и двенадцать шиллингов. Выходит, мы должны еще больше шести фунтов.
Он прибавил к списку и эту сумму.
− По-моему, мы вообще зря связались с этим делом, − раздражённо сказал он. − Было бы гораздо лучше купить все сразу за наличные, когда появятся деньги. Но тебе всегда хочется, чтобы все было по-твоему. Накопили этот проклятый долг, который будет теперь висеть годами. А когда мы выкупим это паршивое барахло, оно уже и виду никакого иметь не будет.
Женщина промолчала. Она наклонилась над колыбелью: укутывая малыша, который разбросал все пеленки, она тихо плакала.
Последние месяцы, точней, с тех пор, как родился ребенок, Рут постоянно недоедала. Если Истон не работал, они во всем отказывали себе и покупали только самое необходимое. А когда он работал, они экономили на необходимом, чтобы расплатиться с долгами, причем на самого Истона, хотя он этого и не знал, приходилась большая часть расходов. Рут еще с вечера укладывала в его обеденную корзинку все лучшее, что было в доме. Если же он не работал, подавая ему еду, Рут нередко его обманывала, утверждая, что уже поела, когда его не было дома. И все это время малыш отбирал у нее все силы, и работы по дому было множество.
Склонившись к колыбели, она почувствовала, что силы ее на исходе. Рут украдкой плакала, чтобы не видел муж.
Наконец, не поворачивая головы, она сказала:
− Ты отлично знаешь, что тебе так же хочется иметь все это, как и мне. Если бы мы не взяли линолеум, в доме гулял бы ветер из-за щелей в полу и мы бы без конца болели. Даже сейчас в холодные дни линолеум шевелится от ветра.
− Говоря по правде, я не знаю, что и делать, − сказал Истон, глядя то на перечень долгов, то на три суровых письма. − Я отдаю тебе все до последнего фартинга и никогда ни во что не вмешиваюсь, − на мой взгляд заниматься домом − это женское дело. Но мне кажется, ты не умеешь вести хозяйство.
При этих словах женщина горько расплакалась, уронив голову в сиденье стула возле колыбели.
Истон опешил.
− Что случилось?
Потом он посмотрел на худенькие вздрагивающие плечи жены, и ему стало стыдно. Он опустился рядом с ней на колени, обнял ее и попросил прощения, повторяя, что вовсе не хотел ее обидеть.
− Я вечно считаю каждый грош, − плакала Рут. − Я ничего на себя не трачу, ты, наверное, просто не понимаешь, как это трудно. Я готова отказать себе в самом необходимом, но мне очень больно, когда ты так говоришь. Получается, это я во всем виновата. Ты никогда со мной не разговаривал так раньше... до того... ох, как я устала, как я устала. Лечь бы, заснуть и не просыпаться никогда.