− Это надо же так разговаривать с людьми! − сказал Харлоу, вспомнив, каким тоном Хантер велел Оуэну зайти в контору.
− Если бы у старого Скряги было четыре ноги, из него бы вышла неплохая свинья, − печально сказал Филпот, − свинья же, как известно, умеет только хрюкать.
Позже, когда Истон и Оуэн работали вместе, Истон спросил:
− Фрэнк, я говорил тебе, что хочу сдать комнату?
− Да, говорил.
− Ну, так вот, я сдал ее Слайму. Парень он, по-моему, порядочный, как ты считаешь?
− Я думаю, порядочный, − сказал Оуэн с некоторым сомнением. − Ничего плохого я о нем не слыхал.
− Нам бы, конечно, лучше самим занимать весь дом, да это дорого. С работой последнее время стало трудно. Я тут точно высчитал, сколько я получал в среднем за последние двенадцать месяцев. И сколько, ты думаешь, вышло в неделю?
− Бог его знает, − ответил Оуэн. − Сколько же?
− Около восемнадцати шиллингов. Сам понимаешь, надо было что-то придумать, − продолжал Истон. − Я считаю, нам повезло, что попался приличный парень. Слайм − верующий, трезвенник и все такое. Как ты думаешь?
− Пожалуй, − сказал Оуэн, который, хотя и сильно недолюбливал Слайма, очень мало его знал.
Некоторое время они работали молча, потом Оуэн сказал:
− Сейчас тысячи людей стали нищими, они так бедствуют, что по сравнению с ними мы просто богачи и живем в роскоши. Согласен?
− Да, это верно, приятель. Нам все же повезло: получили работу, и даже под крышей, когда многие сидят без дела.
− Вот-вот, − продолжал Оуэн − Мы счастливчики! И хотя живем в нищете, должны быть счастливы, что хоть с голоду не помираем.
Оуэн красил двери, Истон − плинтусы. Работа эта не создавала шума, и поэтому им легко было переговариваться.
− А разве правильно, что мы должны безропотно мириться с тем, что всю жизнь проживем в таких условиях?
− Вообще-то нет, конечно, − ответил Истон, − но я уверен, скоро жизнь станет лучше. Ведь не всегда же были такие тяжелые времена. Ты, наверное, не хуже меня помнишь, несколько лет назад работы было так много, что мы вкалывали по четырнадцать-шестнадцать часов в день. К концу недели я так уставал, что в воскресенье весь день не мог с постели встать.
− А тебе не кажется, что надо сделать так, чтобы мы могли жить по-человечески: не голодать и в то же время не изнурять себя работой до полусмерти?
− Не понимаю, что же мы тут можем сделать? − ответил Истон. − Сейчас, как я слыхал, с работой везде плохо. Мы ведь не можем сами себе предоставить работу, правда?
− Значит, ты думаешь, что все, что происходит в мире − это как ветер или как погода, − совершенно не зависит от нас? И если все идет так плохо, нам ничего не остается, как сидеть сложа руки и ждать, когда же станет лучше?
− Ну, не знаю, что мы можем изменить. Если люди, у которых есть деньги, не захотят их тратить, то такие, как я и ты, не смогут их заставить сделать это, верно?
Оуэн с любопытством взглянул на Истона.
− Тебе, наверное, лет двадцать шесть, − сказал он. − Это значит, что ты проживешь еще лет тридцать. Если бы ты прилично питался, имел одежду получше и тебе не приходилось так тяжело работать, ты бы, наверное, мог прожить и лет пятьдесят-шестьдесят. Ладно, будем считать − тридцать. Неужели тебе хочется еще тридцать лет жить в таких же условиях, как сейчас?
Истон не отвечал.
− Если бы ты совершил тяжкое преступление и через неделю тебя приговорили бы к десяти годам тюрьмы, ты бы, наверное, счел себя глубоко несчастным. Тем не менее ты с радостью принимаешь другой приговор: тридцать лет тяжелого труда и преждевременная смерть.
Истон продолжал красить плинтус.
− Когда не будет работы, − сказал Оуэн, окуная кисть в краску, − когда не будет работы, ты умрешь с голоду или погрязнешь в долгах. Когда, к примеру, как сейчас, работы будет немного, ты сможешь с грехом пополам перебиваться. Когда наступят времена, которые ты называешь «хорошими», ты будешь работать по двенадцать − четырнадцать часов в день, а если уж и вовсе «повезет», то иногда и по ночам. Заработаешь побольше, расплатишься с долгами и снова будешь пользоваться кредитом, когда станешь безработным.
Истон зашпаклевал трещину в плинтусе.
− Существуя таким образом, ты умрешь лет на двадцать раньше отведенного тебе срока, или, если организм у тебя крепкий и ты дотянешь до такого возраста, когда уже не сможешь работать, тебя поместят в некое подобие тюрьмы, где с тобой будут обращаться как с преступником до конца твоих дней.
Замазав трещины, Истон опять принялся красить.
− Если бы предложили принять закон, по которому все рабочие приговаривались бы к смерти − путем удушения, повешения, отравления или безболезненного умерщвления в «камерах смерти», − как только они достигнут пятидесяти лет, ты, конечно, присоединился бы к взрыву протеста, вызванного таким предложением. В то же время ты смиренно терпишь, когда твою жизнь укорачивают: ты постоянно голодаешь, работаешь не по силам, у тебя нет приличной обуви и одежды и ты часто приходишь на работу больной, когда должен бы лежать в постели и лечиться.