Подходил к концу 1814 год, принесший Филарету новые успехи. Комиссией духовных училищ было выработано Положение об ученых степенях действительных и почетных, и 13 августа первым действительным доктором богословия в России стал ректор Петербургской академии архимандрит Филарет. Он переделал устав академии 1808 года. 27 августа ему была определена пожизненная пенсия в размере 1500 рублей в год. 30 августа он был назначен членом Комиссии духовных училищ.
15 сентября отмечалось тогда как день торжественного венчания на царство императора Александра I, которое в 1801 году совершил митрополит Платон (Левшин). В 1814 году архимандрит Филарет выступил с торжественным словом, посвященным этому событию.
— Сынове России! Возрадуемся о царе своем…
Слово полностью соответствовало тому девизу, под которым царь Александр закончил войну с Наполеоном и который был выбит на медалях того времени: «Не нам не нам а имени Твоему». Это из 113-го псалма Давида: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу…» Филарет смело мог говорить о том, что торжество Александра есть не его личная заслуга, а дар, ниспосланный ему свыше. Потому так часто звучит в этом слове изречение из 20-го псалма: «Господи, силою Твоею возвеселится царь, и о спасении Твоем возрадуется зело».
В ноябре Филарет освящал домовой храм Богородицы у вице-президента Библейского общества Кочубея. И вновь говорил о пустом богатстве мира и истинном богатстве духа:
— Расширяют свои жилища — и производят только более прежнего пустоты. Ходят в домы пира — и возвращаются или с бременем пресыщения или с лютейшим прежнего гладом к сладостям чувств. Велят своей душе почивать на обилии благ земных, но все, что есть плоть, слишком жестоко и грубо для опочивания духа, и на таком одре, по минутной дремоте, он пробуждается с новым каждый раз беспокойством.
Наступило Рождество. На второй день праздника Филарет читал проповедь в придворной церкви в присутствии вдовствующей императрицы Марии Федоровны и братьев императора. Неожиданно проповедь возымела действие, противоположное ожидаемому. Проще говоря, она не понравилась.
Что же возмутило августейших особ? Филарет сравнивал жизнь человеческую с детской игрой, в которой есть важное научение:
— Горе легкомысленным детям, которые не приемлют учения между играми! Орудия игр непрестанно будут у них отнимаемы, а ненавистное учение останется и будет нападать на них с оружием угроз и наказания. Так, если мы, употребляя блага мира, не поспешим уразуметь в них суету суетствий и суету всяческих, то, между тем, как сии тленные блага ежечасно будут исчезать в руках наших, суета будет оставаться в сердце нашем, как терние после цветов, и разнообразные уязвления будет производить крушение духа.
Но главное, что могло не понравиться, это слова проповедника о любви к миру:
— Не будем говорить о той любви к миру, в которой и самый мир, согласно с Евангелием, признает вражду против Бога. Будучи обличаема сама собою, она не требует посторонних обличений. Есть иная любовь к миру, которая, по-видимому, примиряется с любовию к Богу; которая соглашается приносить жертвы Богу, только чтоб ей не возбранялось принимать жертвы от мира; готова творить дела человеколюбия, только чтобы мир видел и одобрял их; даже любит ходить во храмы богослужения, только чтобы мир за нею последовал. С сей-то лукавой и притворной любви должно снять личину, ее украшающую, и подвергнуть оную под строгий суд, произносимый Евангелием на всякую любовь мира без исключения: любы мира сего вражда Богу есть.
Последние слова взяты были им из соборного послания апостола Иакова, и там сказано еще сильнее и строже, чем произнес это Филарет: «Прелюбодеи и прелюбодейцы, не весте ли, яко любы мира сего вражда Богу есть; иже бо восхощет друг быти миру, враг Божий бывает» (Иак. IV, 4).
На второй день праздника Рождества вспоминаются гонение со стороны Ирода, избиение младенцев. Ирод видел в Иисусе Того, Кто поведет людей от мира к небесам. Филарет оглушил слушателей совершенно неожиданным откровением, что в Ироде «Евангелие обнажает совершенно сие глубокое и крайнее зло любви к миру». И одержимый этой любовью к миру, Ирод стремился уничтожить Новорожденного.
Присутствующим оставалось либо пропустить все мимо ушей, либо принять к сердцу и возмутиться. Ведь и они сильно любили мир. Да разве и можно иначе? Ведь они же не монахи! Как это так — отсечь любовь к миру?!
Смелость Филарета на сей раз не восхитила людей, а насторожила их против проповедника. Впредь его уже не приглашали произносить слово в придворной церкви.
В начале нового, 1815 года его позвали принимать экзамены в Царскосельский лицей.
Все мы прекрасно помним картину Репина «Пушкин читает стихи на экзамене 8 января 1815 года». Любой из нас скажет, что на ней изображены юный лицеист, вдохновенно вспорхнувший одним крылом, и старый Державин, радостно приподнявшийся из-за стола и вытянувшийся в сторону молодого дарования, чтобы получше слышать читаемое им. Но не всякий вспомнит сразу, кто еще изображен на этом знаменитом полотне. А между тем справа от Державина Репин изобразил архимандрита Филарета, лицо которого обращено не к Пушкину, а к зрителю, и лицо это выражает некое недоумение — мол, чему так восхищаются Державин и сидящий справа от Филарета министр народного просвещения Разумовский. Алексей Кириллович вместе со Сперанским подал в свое время мысль о создании Царскосельского лицея, и мало того, он официально именовался главой лицея со званием его главнокомандующего.
Репин мастерски работал на контрасте: радуется Разумовский, ликует Державин, вдохновенно читает свои дивные строки Пушкин… А вот зловредному монаху все сие зело не по душе. Внутри он так и скрежещет, вознепщеваху и вознегодоваху. Аж позеленел от злости.
На самом деле, нам остается только гадать о том, что испытывал Филарет, слушая стихи Пушкина.
Лицей был основан три года назад. В нем предусматривалось шестигодичное обучение. Первый курс — три года и второй курс — тоже три года. Лицеисты первого набора сдавали экзамены для перехода на второй курс. В числе прочих дисциплин, само собой разумеется, был Закон Божий. Его преподавал пресвитер Н. В. Музовский, но поскольку императорский лицей являлся привилегированным учебным заведением, то на экзамен по Закону Божьему пригласили ректора духовной академии. Филарет принимал его 4 января, а 8 января он присутствовал на экзамене по российской словесности. Но не в качестве экзаменатора, а в качестве зрителя. Об этом встречаем свидетельство в письме одного из тогдашних лицеистов Алексея Илличевского своему приятелю Павлу Фуссу: «…в числе зрителей были Державин, Горчаков, Саблуков, Салтыков, Уваров, Филарет и множество профессоров и ученых».
Пушкин читал свои «Воспоминания в Царском Селе». Слушателей не могла не поразить величавость стихов, сочиненных столь юным дарованием. Что могло не нравиться Филарету? Изобилие античного язычества. Тут и наяды плескаются, и Элизиум полнощный, и росская Минерва, и Зевс со своим перуном, и чада Беллоны… Он в своих проповедях говорил о том, что Спаситель вел русские полки на врагов, а у Пушкина «потомки грозные славян перуном Зевсовым победу похищали».
Но его, как поэта, не могло не восхищать все остальное.