Но он же был не только ненавистником Голицына, но и противником Филарета. Удивительно, как порой бывают врагами люди, коих потомки почитают с одинаковым благоговением!
Шишков яростно выступал против перевода Священного Писания и Филаретовых катехизисов. Кстати, в том же ведь году вышел и краткий. Филарет назвал его так: «Начатки христианского учения, или Краткая Священная История и краткий Катехизис», предварив текст эпиграфом из первого соборного послания апостола Петра: «Яко новорождени младенцы, словесное и нелестное млеко возлюбите, яко да о нем возрастете во спасение». Труд небольшой по объему, но тем не менее весьма трудоемкий. Нужно было коротко изложить весь Ветхий и Новый Завет, всю историю христианства, дать ответы на главные вопросы, встающие перед христианином. Попробуйте в двадцатистрофном стихотворении изложить содержание «Евгения Онегина», и вы поймете, что значило написать сей краткий катехизис.
20 мая в Чудовом монастыре Филарет вновь обращался к памяти святителя Алексея и читал проповедь о втором блаженстве, но взял его в том виде, в каком оно описано не в Евангелии от Матфея «Блаженны плачущие, ибо они утешатся» (Мф. V, 4), а в Евангелии от Луки: «Блаженны плачущие ныне, ибо воссмеетесь» (Лк. VI, 21). Ему важно было именно слово «смех», чтобы поговорить о евангельском понимании смеха и плача. Там же, в Евангелии от Луки, он берет слова о каре за смех: «Горе вам, смеющимся ныне, яко возрыдаете и восплачете» (Лк. VI, 25). Но:
— Под именем смеха, — говорил Филарет, — Евангелие разумеет, без сомнения, не один устный смех, и не собственно смех осуждает… Итак, смеющиеся, которых осуждает Евангелие, суть люди, которые преданы удовольствию чувственному так, что поставляют его предметом всех желаний, целью всей деятельности… Подобным образом не всякие слезы составляют плач евангельский… Плачущие в духе евангельском суть люди, которые чувственное удовольствие находят грубым, низким, недостойным и ничтожным, которым ничто земное не мило, ничто тленное не дорого, но возлюблен Един Бог и Его небесное царствие, драгоценна едина душа и ее вечное спасение; которые, углубляясь в познание себя, чувствуют душу свою полною грехов вольных и невольных, ведомых и неведомых, и горько плачут ныне…
Летом тепло, а потому хорошо ездить, и московский архиепископ посвящал это благодатное время для архипастырских поездок по Подмосковью. 6 июня был в Верее, через два дня — в Можайске, через четыре дня — в Волоколамске и так далее по подмосковным городам и весям.
В один из дней той пастырской поездки по Подмосковью нашла свое неожиданное окончание давнишняя история с избиением семинариста Дроздова. Двадцать два года прошло с той поры, как его, накрытого одеялами, колотили, пытая:
— Прорцы, Василий, кто тя ударяяй?!
Неподалеку от Звенигорода располагалось село Караулово. В конце XVIII века владевшие им помещики переименовали его в Коралово, а в XX столетии блюстители правописания добавили вторую букву «л». Но во времена Филарета оно было еще с одной «л», и в том Коралове служил настоятелем храма его давний обидчик, организатор того избиения. Он уж, поди, и забыл про тот случай, мало ли кого в семинарии поколачивали… И вдруг к нему нагрянул сам московский архиерей. Проследовал в храм, внимательно все разглядывая, будто искал чего-то. Остановился перед образом Тихвинской Божьей Матери, провел пальцем по окладу и показал настоятелю толстый слой пыли:
— Прорцы мне, отче, почто у ти пыль здесь?!
Бывший обидчик все вспомнил, в глазах потемнело — неужто Филарет приехал мстить ему?
— Прости, владыко! — пав на колени, взмолился он.
Филарет ласково усмехнулся:
— Ты понял?
— Понял, владыко, все понял! Прости меня великодушно!
— Ну а коли так, то Бог простит.
Сей анекдот был весьма распространен среди москвичей. Документального его подтверждения нет, но многие авторы, включая святителя Иоанна (Снычева) и Александра Ивановича Яковлева, с удовольствием его воспроизводят. Не вычеркну и я его из моей книги.
Что бы ни открывалось в самой Москве и ее окрестностях, на освящение звали Филарета, и он старался всюду успеть, всех обогреть своим напутственным словом. Вот он произносит речь на открытии дома трудолюбия, в котором будут воспитываться бедные и бесприютные девушки. Вот освящает храм во имя святителя Николая в Котельниках. Вот рукополагает в Успенском соборе нового дмитровского епископа Кирилла. Вот освящает храм во имя святителя Димитрия Ростовского чудотворца в Борисоглебском общежительном монастыре. А вот он приглашен на открытие нового театра, который пока еще в Москве называют малым с маленькой буквы, а вскоре начнут называть Малым — с большой.
Но к театрам Филарет относится с большой долей иронии. В письме Екатерине Новосильцевой он писал: «О театре, в котором я отроду не был и котором потому имею догадочное только понятие, трудно мне судить — до какой степени может быть невинно участие в этой забаве». Так что приглашение на открытие Малого театра он вежливо отклонил. Еще он называл театры «домами зрелищ» и причислял к «народным забавам», которые мудрое правительство обязано разрешать, «подобно тому, как снисходительные родители допускают детские игры» — это из «Слова в день рождения благочестивейшего государя императора Александра Павловича», сказанного спустя два месяца после открытия Малого театра, 12 декабря 1824 года.
Никто еще не знал тогда, что это последний день рождения Александра, который будет отмечаться в эпоху его царствия. Но то, что грядущий год принесет много перемен, люди понимающие догадывались.
В ноябре Филарет узнал о новых достижениях Шишкова в его борьбе с ним. Новый министр просвещения добился запрета на печатание как большого, так и малого катехизисов, а также потребовал остановки перевода Библии на современный язык и получил одобрение.
Стали ходить слухи, что вскоре Филарета переведут из Москвы в Грузию. 8 декабря он отправил в Петербург письмо митрополиту Серафиму. В нем он высказывает справедливое недоумение — ведь еще полгода назад труды по созданию катехизиса вызвали приветствие властей, и Александр, и Серафим одобрили сие деяние. Как же можно столь резко менять мнение?!
«Приступив к составлению катехизиса, первую часть читал я Вашему Высокопреосвященству при преосвященном Григории, епископе Ревельском, и в главном получил утверждение, а в некоторых подробностях, по сделанным замечаниям исправил. Потом весь катехизис рассматриваем был Вашим Высокопреосвященством в течение немалого времени — каждая ошибка, слово или выражение, которое подвигалось Вашему замечанию, исправлено не иначе как с одобрения Вашего. Затем катехизис был внесен в Святейший Синод, который, одобрив оный, испросил на издание Высочайшее повеление.