– В чем дело, мистер Ромилли? – осторожно справился я.
Мистер Ромилли показался внизу, держась руками за голову, лицо его выражало предельное отчаяние.
– Какой же я глупец! – причитал он. – Какой глупец, глупец, глупец!
Видя, что речь идет не о каком-то моем прегрешении, я воспрянул духом.
– Что случилось? – спросил я заботливо.
– Ручейники и дафнии! – произнес он трагическим тоном, снимая очки и принимаясь лихорадочно протирать стекла.
– Наши запасы кончились?
– Да, – возвестил мистер Ромилли замогильным голосом. – Какой же я тупица! Такая небрежность! Такая непростительная нерадивость! Меня мало выгнать отсюда, я глупейший из смертных…
– Разве нельзя закупить еще? – попытался я остановить это самобичевание.
– Но то хозяйство всегда снабжает меня! – воскликнул мистер Ромилли, словно мне это не было давно известно. – Хозяйство снабжает меня, когда я делаю заказ в конце недели. А тут я, последний идиот, забыл про это.
– Но разве нельзя закупить где-нибудь еще? – спросил я.
– А все наши гуппи, и меченосцы, и черные молли ждут не дождутся своей порции ручейников, – продолжал мистер Ромилли, доводя себя до исступления – Они так их любят. Как я могу смотреть на эти маленькие ротики, тыкающиеся в стекло? Как могу уйти на обед, зная, что бедные рыбки…
– Мистер Ромилли, – решительно перебил я его, – можем мы приобрести ручейников где-нибудь еще, кроме того хозяйства?
– А? – уставился он на меня. – Кроме хозяйства? Но они всегда снабжают меня… Постой. Кажется, я тебя понял. Ну да…
Он тяжело поднялся по деревянным ступенькам, вытирая лоб, и возник передо мной, словно единственный уцелевший после обвала в шахте. Обвел трагическим, отсутствующим взглядом наш интерьер.
– Но где? – сказал он наконец с отчаянием в голосе. – Где?
– Ну, – проявил я инициативу, – как насчет Белоу?
– Белоу? Белоу ничего не смыслит в делах. Он торгует птицами. Откуда у него быть ручейникам?
– И все-таки стоит попробовать, – настаивал я. – Давайте я схожу и узнаю.
Мистер Ромилли поразмыслил.
– Хорошо, – произнес он наконец, отрывая взгляд от укоризненно смотрящих на него рыбьих верениц. – Возьми в кассе десять шиллингов и постарайся не задерживаться слишком долго.
Он вручил мне ключ от кассы и сел, угрюмо созерцая блеск своих начищенных ботинок. Я достал в кассе десятишиллинговую ассигнацию, написал на бумажке: «Взято 10 шиллингов на ручейников», положил ее в кассу, запер и сунул ключ в вялую пятерню мистера Ромилли. Миг – и я уже на улице, протискиваюсь через толпы глазеющих на витрины прохожих, сопровождаемый грохотом огромных красных автобусов, за которыми вьются стайки легковых машин. Наконец сворачиваю в заветный переулочек и оказываюсь в царстве мира и покоя. Рев автобусов, топот ног, визг тормозов, гудки клаксонов сливаются в сплошной приглушенный гул, чем-то похожий на ласкающий слух рокот далекого прибоя. Слева от меня – черная от копоти глухая стена, справа – чугунная ограда перед клочком земли на подступах к местной церкви, где некий достойный человек посадил платаны. Деревья протянули ветви над оградой, осенив проулок зеленью листвы, а по крапчатым их стволам тяжело карабкаются, горбатясь, гусеницы, устремленные к цели, неведомой им самим. Там, где кончалась посадка, начинались лавки, числом шесть, все крохотные и все отнюдь не преуспевающие.
Вот «Клитемнестра», салон модной женской одежды, с довольно экстраординарной достопримечательностью на витрине – мехом пушистого зверька, чьи стеклянные глаза и зажатый зубами хвост заставили бы сжаться сердце всякого противника живодерства. Дальше – кафе «Пикси», легкие ленчи, закуски, чай, а подкрепившись, можно было зайти в «Табачную лавку» А. Уолита, чья витрина сплошь была заполнена рекламой сигарет и трубок; почетное место занимала реклама самых дешевых сигарет. Быстро шагая дальше, я миновал контору агента по продаже недвижимости Вильяма Дровера, с красующимися за стеклом блеклыми фотографиями заманчивых жилых строений, затем – сумрачную витрину господ М. и Р. Драмлин, водопроводчиков, с несколько неожиданным, скупым оформлением – одиноким розовым унитазом. И замыкала сей торговый ряд дверь с простой, немудрящей выцветшей вывеской: «Генри Белоу. Птицевод».