— А почему вы расстались? Из-за этого — из-за секса? Или ты ее вообще не любил? — Я напрягалась, но думала, что знаю ответ. И опять ошиблась.
— Нет, я ее очень любил. И она меня любила… Да и вообще вроде все нормально было в тот период. Мы с ней только годовщину свадьбы отметили — шесть лет.
Я и не знала, что это такая долгая история любви. Я смотрела на него во все глаза, боясь пропустить малейшее движение бровей, губ. Пытаясь понять, насколько он спокоен. Его опытные пальцы, быстро бегающие по буковкам, не сбились ни разу — он равнодушно перемалывал прошлое в мясорубке памяти, делая из него спрессованную твердую котлету. Спрессованную из его же эмоций, чувств и мыслей — вкуса которых он теперь уже не помнил.
— И что же?
— А ничего. Глупость какая-то. Озарение. Ее даже дома не было — она отдыхала на юге. И все, главное, нормально — припадки идиотизма давно не повторялись, такая ласковая была, заботливая. Звонила мне накануне. А тут я сидел, выпил немного и вдруг думаю: «Надо мне развестись. Просто надо, и все». Понял в какой-то момент, что дальше нет ничего. Тупик. Пустота.
— А ты опасный человек! — Я улыбнулась ему кокетливо. — Надеюсь, про меня ты пока так не думал?
— Мы же с тобой не состоим в законном браке.
— О… Мне кажется, я совсем для этого не подхожу…
…С этого момента я все время думала о ней. Просто потому, что она была единственной женщиной, про которую так говорили. Мужчина, который развелся с ней почти пять лет назад, по прошествии стольких лет говорил, что он ее любил, что она была красивой — хотя он сам потом мне сказал, что развод оставил у него очень неприятный осадок и он какое-то время совсем не хотел вспоминать то, что было. «Трудно менять образ жизни. Не то чтобы я скорбил по утраченному чувству, но я привык к покою, отдельной квартире, ужину вкусному. Просто привык. И отвыкать тяжело было — особенно когда переезжаешь к маме с папой…»
Сейчас же ему было все равно. История минувших дней оставляла его равнодушным — а вот меня заботила. Мне казалось, что я просунула голову в дырку в заборе — и увидела чье-то прошлое. Люди, скрытые деревянными досками, разыгрывали за ними настоящие драмы — любили, страдали, расставались. Занимались сексом — без удовольствия, впрочем. Один из них был мне знаком — теперь мы вместе жили по другую сторону забора. И мне очень интересно было, каким его знала та, другая женщина. Что она чувствовала, когда он гладил ее? Что она готовила ему на ужин? Как она его ласково называла? Занимались ли они анальным сексом — хоть раз?
Это не мазохизм мой порождал бесконечные вопросы — мне ведь не было ни больно, ни приятно. Мне просто казалось, что из прошлого тянется нитка — не знаю какая. Может быть, красная — речь ведь о любви. Может, желтая — если учесть его бесконечные измены, о которых он мне тоже рассказал: «Неприятно было самому — приходишь, а в глаза смотреть неловко, она всегда, как назло, очень радостно встречала. Но ведь сама виновата была — такая эффектная, а секса боялась как чумы…»
Эта нитка была спущенной петлей — как в вязании. И эта спущенная петля портила ровное полотно жизни — состоящей из асимметричных разноцветных этапов. Больших и маленьких, квадратных и треугольных. С люрексом и с буклированной ниткой. Я-то вязать никогда не умела — но часто смотрела, как вяжет сестра. И мне так нравилось всегда, что она легко может подтянуть эти петельки — подцепила, и нет дырки.
Может, поэтому мне так захотелось подтянуть петлю, сделать ткань ровной и гладкой. И более красивой, конечно, — потому что эта прореха все портила. Я тогда, как и сейчас, смотрела на эту фотографию, и у меня сумбур был в голове — похожий на клубки разноцветных ниток. Которые благодаря моему усердию должны были подтянуть эту петлю. А может, связать еще один кусок, гармонично вписавшийся бы в общую картину. Неровный, яркий, непонятный пока. Но все равно очень красивый…
— Я сразу тебя предупреждаю — это идиотская затея.
Он смотрел на меня насмешливо, лениво перекатывая в толстостенном стакане кусочки льда. Те самые, которые не успело-таки растворить виски. И это несмотря на жаркие градусы, заключенные непонятным образом в безобидной на вид желтовато-красной жидкости.
— Почему?
— Ты ее не знаешь, а я знаю. Я же тебе говорил, что она абсолютно фригидна. Мне этого удовольствия хватило. Но если хочешь — попробуй. Ты совершенно неисправима. — Он покачал головой, все еще улыбаясь.
А мне, как всегда, стало так сладко, словно вся я была наполнена шоколадом — белым, конечно. Я вдруг ощутила, как все намокает между ног — шоколад растаял и вытекал теперь по капле, кожа стала липкой и горячей. И запах оттуда потек — совсем, впрочем, не шоколадный.