— Вон! — надрывно ревёт блондин, даже не повернувшись в мою сторону, и с новой силой дубасит кулаками по стене точно псих. А я уже начинаю сомневаться в заверениях Шестакова, что Соколов не кусается.
— Привет! — всё же переступаю порог и подхожу ближе, ощущая необъяснимую ответственность за состояние парня, который, к слову, живым и на своих двух выглядит сейчас куда лучше. Чистые волосы цвета спелой пшеницы непослушно топорщатся в разные стороны, рельефные мышцы при каждом ударе соблазнительно перекатываются на его руках, а из-под растянутой футболки выглядывает кусочек замысловатой татуировки. Парень больше не кажется не́мощным и бледным. Напротив, он поражает своей мощью и харизмой, а ещё небывалой красотой, до которой в лесу мне по понятным причинам не было дела. Зато сейчас, когда, перестав наконец колошматить стену, он тяжело дышит и смотрит на меня в упор, чувствую, как робею, но в то же время не могу перестать поедать жадным взглядом его идеальную фигуру и словно высеченные из камня черты лица.
— Кажется, тебе лучше, — заливаясь краской, говорю первое, что приходит в голову.
— Лучше? — передразнивает меня красавчик и начинает хохотать. Громко. До безумия отчаянно. До мурашек горько. А потом резко разворачивается и замирает. Медленно, со скоростью невыспавшейся черепахи елозит по мне затуманенным взглядом. И чем дольше он рассматривает меня, тем отчётливее читается отвращение в его васильковых глазах, таких пустых и печальных, что понимаю: я взвалила на свои плечи непомерную ответственность. Этот парень, донельзя потерянный и отчаявшийся, нуждается в помощи, но никак не в моих нотациях.
— Наверно, ты прав, — бормочу вмиг пересохшими губами. — Мне лучше уйти.
Сгорая от смущения под его въедливым взглядом, пячусь к выходу, в душе проклиная студком и бабушкины пирожки.
— Стой! — с надрывом просит парень и, резко притянув к себе, пальцами упирается в бейджик, случайно перевернувшийся задом наперёд.
— Яна? — произносит с надеждой Соколов, продолжая царапать моё перекувыркнувшееся вверх тормашками имя, и что-то жадно выискивает взглядом в моих глазах.
— Аня, — поправляю бейджик, ненароком касаясь напряжённых пальцев парня. — Я пришла тебе помочь. Можно?
— Я смотрю, вы уже познакомились, — бодро заходит в палату доктор Шестаков и, смахнув со лба выступившие капельки пота, с надеждой смотрит на блондина. — Ну как, голубчик, что-нибудь ёкнуло тут?
Указательным пальцем мужчина стучит по виску и с ещё большим азартом наблюдает за реакцией парня.
— А должно? — потеряв ко мне всякий интерес, Соколов возвращается к той самой стене, которую только что пытался разрушить.
— Почему нет? Девушка так настойчиво к вам прорывалась, — Шестаков игриво подмигивает, а я по-идиотски хлопаю глазами. — Я был уверен, что встреча с человеком из вашего прошлого пойдёт на пользу.
— Но…, — по-быстрому подбираю челюсть и пытаюсь прояснить ситуацию: нет у нас никакого прошлого.
— Не волнуйтесь, деточка! — лихо прерывает меня главврач. — Рано или поздно молодой человек всё вспомнит.
— Мы раньше пересекались? — наступает очередь блондина без спроса влезать в разговор. Но просто перебить Шестакова парню мало! Он снова начинает меня разглядывать, как редкий музейный экспонат.
— Нет! — спешу с ответом, но тут же добавляю: — Точнее, да! Я…
Моя дурацкая привычка говорить правду вносит в ситуацию еще большую неразбериху.
— Аннушка, как выяснилось, знает про вас всё! – да что это за больничная традиция перебивать. Шестаков лукаво улыбается и, подойдя к парню, хлопает того по плечу. – Вы, оказывается, никакой ни голубчик, а самый что ни на есть сокол.
Красавчик хмурится, абсолютно ничего не понимая, и встревоженно переводит взгляд с доктора на меня и обратно.
— Ты знаешь, кто я? — опасливо спрашивает парень, с какой-то отчаянной надеждой в голубых глазах подаваясь вперёд.
— Да, — получается как-то неуверенно.
— И? — выдыхает он, едва справляясь с волнением. — Кто я?
— Тебя зовут Илья. Соколов, — под монотонные кивки Шестакова осторожно сообщаю, что знаю.
— Соколов, — блондин перекатывает на языке своё имя и фамилию и, схватившись за лоб, начинает неистово его тереть.
— Ни хрена! — рычит он. — Никаких ассоциаций. Ничего.