— В твоём случае важна каждая мелочь! Рассказывай! — не унимается егоза и, заметив, что тащу шиповник в рот, возмущённо бьёт по рукам.
— Фу! Илья, он же грязный! — морщит носик, а я радуюсь, что сработало: внимание Пуговицы смещено.
Анька напоминает сейчас электрический чайник, готовый вот-вот закипеть: также пыхтит и хмурится.
— Привык в своей деревне всё с грядок немытым жевать, – возмущённо взмахивает руками. Смешная! — Здесь так нельзя!
— Я просто голодный, — веду плечами и выкидываю остатки ягод в кусты. — На завтрак была каша манная, а обед я пропустил.
— Что плохого в манной каше?
— Не знаю. Она просто мерзкая.
— А я люблю манку.
— А я греческий омлет со шпинатом обожаю. Особенно, если добавить туда оливки каламата, шампиньоны и, конечно, тимьян. И вместо водянистого больничного какао обязательно чёрный свежезаваренный кофе с тонкой пенкой и кусочком тирамису.
Чувствую, как слюнные железы сходят с ума от одного только упоминания о еде. Правда, пока я предаюсь мечтам, Аня начинает заливисто хохотать, возвращая меня к кустам шиповника и серой реальности.
— Оливки каламата? — сквозь смех едва получается разобрать смысл её слов. – Ты фантазёр или фанат кулинарных программ?
— Почему?
— Ну просто, — немного успокоившись, пытается объяснить Аня. — Я же была у тебя дома. Какие оливки и шпинат? Какой тирамису? Откуда?
— Думаешь, если я деревенский…
— Нет! — девчонка резко тормозит и, развернувшись ко мне, с очередной порцией жалости заглядывает в душу. — Насколько я поняла, вы концы с концами еле сводили. Жили на одну бабушкину пенсию, да твоё пособие. Какой там тирамису? Дай бог, на хлеб, да на чай хватило бы. А ты — шампиньоны, оливки…
— Может, ты и права, — резко отступаю и несусь вперёд. Осознание собственной никчёмности больно ударяет по самолюбию.
Остаток пути мы идём молча. Я проклинаю дурацкие картинки, то и дело всплывающие в памяти, но, как выясняется, совершенно не относящиеся к моей жизни. Аня держится рядом и волнительно кусает губы, страшась снова сболтнуть лишнего. Правда, у дверей общежития она всё же решается заговорить.
— Вот, здесь ты и живёшь.
Скептически осматриваю видавшее виды пятиэтажное здание из серого кирпича с величавой табличкой у самого входа.
— Комната 234. Это на втором этаже, — взобравшись по раздолбанным ступеням крыльца, она тянет на себя скрипучую металлическую дверь непонятного цвета, за которой ничего, кроме непроглядной темноты, и с улыбкой зовёт за собой.
С опаской переступаю порог: может, зря я отказался от психиатрического отделения?
— Илья, смелее! — подбадривает Румянцева и наконец выводит меня к свету. — Мария Ивановна, добрый день!
Что за идиотская привычка у Ани всем улыбаться? Ладно Шестакову и порядком уставшей кондукторше, но этой престарелой грымзе с перекошенным лицом и взглядом цербера зачем?
— Румянцева, опять ты? — скрипит вахтёрша из своей застеклённой клетки, вытягивая любопытный нос к небольшому окошку. — Паспорт или студенческий давай. И в журнал себя вписывай.
— Так я же уже…
— Правила, Румянцева, для всех едины, — безапелляционно цедит старушка, вынуждая Аню озадачиться поиском документов. Не знаю, что девчонка носит в своём рюкзаке, но уже в который раз отыскать нужную вещь ей удаётся с трудом.
— Вот! — спустя минуты три Аня радостно сдаёт в плен студенческий и привязанной к столешнице авторучкой ставит закорючку в раскрытом журнале, а потом спешит ухватить меня за руку, чтобы поскорее окунуть в общажные будни.
— Стоять! — верещит пенсионерка, подскочив со стула, и глазками своими рыбьими подозрительно осматривает меня с ног до головы. — А ты кто такой?
— Первый парень на деревне, — меня коробит от этой морщинистой генеральши в юбке, а ещё больше — от перспективы задержаться здесь надолго. — Неужто не признали, Марья Ивановна?
— Да я… да ты…, — пыхтит как паровоз вахтёрша, отчего выглядит ещё более нелепо.
— Мария Ивановна, это Соколов. Тот самый, — спешит сгладить углы Аня, усердно дёргая меня за рукав. — Илья, ну ты чего?
— Тот самый — не тот самый, — скалится грымза в отместку. — Мне всё равно! Или пусть пропуск показывает или идёт на все четыре стороны отсюда.
Сгораю от желания развернуться и последовать дельному совету: это всё не моё, не для меня! Господи, как же хочется уже всё вспомнить, чтобы перестать офигевать от каждого шороха.