Бывший советник отпрянул, словно испугался коричневых капелек, которые закапают его идеально отутюженные брюки.
– Не дергайся.
Геннадий Павлович надел очки, все-таки годы, проведенные за компьютером и чтением-писанием всевозможных бумаг, свое дело сделали, и Геннадий Павлович стал слаб глазами. То, что находилось далеко, он видел прекрасно, а вот то, что мельтешило перед глазами, распознавал с большим трудом. Шрифт же на ярлыке ювелирного изделия был мелким, маленькими были и нули – три нуля, перед которыми стояла четко отпечатанная двойка.
– Что это?
– Не прикидывайся, – сказал Серебров как можно более благодушно. – Колечко, ювелирное изделие с изумрудом.
– Зачем.., колечко? – поморщился Геннадий Павлович.
– Не колечко, а красота потребовалась. Написано же, в каком магазине куплено, что за фирма произвела на свет эту неописуемую красоту. Вот видишь, – Серебров щелкнул отполированным ногтем по твердой картонке, – название фирмы – «Картье». Это тебе не шухры-мухры, не евреи с Дерибасовской склепали, не на Привозе куплено и не у нас на Блошином рынке или на Тверской. Вещь из Парижа.
– Кому ты его на палец надел?
– Это компенсация, Геннадий Павлович. Согласись, тяжело потерять дорогого человека. Или ты никогда не любил или тебя не любили? – принялся пространно рассуждать Серебров.
– Две тысячи, говоришь?
– Конечно, лежали на витрине вещицы и подешевле, но зачем мелочиться? Человек хороший, на такого не жаль и потратиться.
– Хорошо тебе чужие деньги по ветру пускать!
– Ну, тоже скажешь…
– Договорились, оставим дискуссию, две так две.
Пора приходить к консенсусу.
– Вот-вот, – подтвердил Серебров, – и я думаю, что пора.
Из кармана Геннадия Павловича вынырнуло портмоне, и двадцать банкнот легли на ладонь Сереброву.
– В следующий раз можно не впадать в такие траты. Деньги у меня, ты же понимаешь, вещь подотчетная, не для себя стараюсь.
– Вот и подложишь чек, все как положено.
Произошел обмен – две тысячи долларов за маленькую картонку с золотым тиснением и строчкой цифр. Вещь, в общем-то, эффектная, но совершенно бесполезная, кольцо то с изумрудом отсутствовало.
Обычно люди избегают говорить о самом главном, предпочитая словам конкретику и красноречивые взгляды. Серебров небрежно сунул руку во внутренний карман пиджака, будто только сейчас вспомнил, что еще что-то должен Геннадию Павловичу, и вытащил листок бумаги с помятыми углами. Было такое впечатление, что этот листок с неделю провалялся в кармане вместе с ключами, авторучкой, носовым платком, зажигалкой и сохранился лишь чудом – по ошибке. Бумага была в клеточку, края уже изрядно потерлись.
– На, – сказал Серебров важно и с достоинством, – а то ты уже от нетерпения посинел.
Листок спикировал в подставленные ладони Геннадия Павловича, как просфорка в рот верующего.
Геннадий Павлович заморгал и дрожащими пальцами развернул листок, на котором значились лишь фамилии, одна дата, отчеркнутая фломастером, и двенадцатизначный номер, под которым неумелой рукой были выведены печатные латинские буквы – название банка.
– Ты уверен? – с дрожью в голосе поинтересовался Геннадий Павлович, вглядываясь в записи.
– Фирма гарантирует. То, что здесь написано, – правда. Через восемь дней сам сможешь убедиться.
– Спасибо, – сказал Геннадий Павлович, аккуратно и бережно по тем же швам складывая листок и пряча его в дипломат. – Тебя куда-нибудь подкинуть, – уже с просветлевшим лицом произнес бывший советник президента, – или сам доберешься?
– Могу и сам, но в твоей машине приятнее путешествовать, ее везде пропускают.
– Куда тебе надо?
– По городу хочу с часок поездить, с ветерком и с цыганами.
– Пошел ты! Тебе бы все шутить, а у меня дел невпроворот.
– Хочешь побыстрее к начальству явиться с докладом, листок на хозяйский стол положить?
– У меня нет начальства, – честно признался Геннадий Павлович, – я сам себе начальник. Кстати, как и ты. Я вольный стрелок, ты тоже вольный стрелок, поэтому нам с тобой легко и все у нас получается. Кстати, совсем забыл… – лицо Геннадия Павловича опять сделалось напряженным, уголки губ опустились, как у клоуна-трагика, – вот еще, забыл…
– Так уж и забыл! – принимая бумажку, улыбнулся Серебров и тут же ее развернул. На бумажке чернели три фамилии и три адреса с телефонами и факсами.
– Фамилии какие-то знакомые.
– Не знакомые, а известные.
Надо, чтобы ты к этим уродам подобрался поближе. Дело для тебя привычное, всех троих следует вывести из игры, прежде чем придет время раздачи призов. Будет плохо, если они прорвутся к власти.
– Кому плохо?
– Мне будет плохо, а значит, и тебе, денег не получишь. Постарайся как можно скорее, времени до выборов осталось с месяц. Я знаю, что они мерзавцы, и они про это знают. Но фактов на руках нет никаких, и серьезного компромата накопать не успели. Если сделать утку и вбросить ее в прессу, на телевидение, они заявят, что все это инсинуации, происки конкурентов, предвыборная борьба. Надо сделать так, чтобы они ушли сами без шума и пыли.
– Зачем ты мне про их несовершенные подвиги рассказываешь, Геннадий Павлович? Ты же знаешь, компроматом я заниматься не буду. У меня свои методы, поэтому ты со мной и работаешь. Бомбы я не подкладываю, на курок не нажимаю, в подъездах с молотком не прячусь, колготки на голову не надеваю, во всяком случае себе, действую преимущественно лаской, любовью да добрым словом. И всегда по согласию. Ты же, наверное, помнишь, чего добивался друг детства Костя Остенбакен от Ирины Заенц?