Спустя три дня вооруженный полицейский вез Дика в кресле-каталке по длинному туннелю, соединяющему реанимационное отделение с психиатрическим. Долгое время Фил был предоставлен самому себе. Хотя он прекрасно мог бы дойти и пешком, полицейский, по той или иной причине, предпочел оставить его в кресле. Дик находился в каком-то коридоре, по которому время от времени проходили врачи и медсестры в белых халатах, всегда разные, а также больные в халатах. Все они казались Дику достаточно суровыми. Вероятно, они двигались по какому-то привычному маршруту. Не осмеливаясь встать и проверить свою догадку, Дик довольствовался наблюдением за тем, как двигается каждый из них. Душевнобольные всегда перемещаются с одинаковой скоростью, по-другому они просто не умеют. Несколько раз прошла дородная и неопрятная женщина, чей удивительно ровный голос рассказывал всем, кто захочет услышать, о том, как муж пытался отравить ее газом. Дик с удивлением отметил, что он непрерывно следит за развитием повествования, хотя женщина возникала перед ним всего на несколько секунд, затем надолго исчезая. Он потряс головой, чтобы отогнать эту загадку, как прогоняют назойливых насекомых.
Чтобы отдалить страдание, которого он пока не испытывал, но чье приближение предчувствовал, Дик начал думать о своей Экзегезе. Обычно он находил определенное утешение в мысли о том, что он предастся созданию космогонии, этому редкому виду деятельности, которым в принципе занимаются не отдельные индивидуумы, а более важные сущности, например цивилизации. Но ему не удавалось полностью отдаться размышлениям ни о ней, ни о Боге. «Господи, Господи, почему ты меня покинул», — бормотал он, но эти слова не находили отклика в его душе.
Фил думал о Донне. Он был похож на человека, мучающегося бессонницей, которому наконец удалось найти удобную позу, в которой он мог если не спать, то хотя бы дремать. Он размышлял о том, что стало с Донной: превратилась ли она в героиноманку, умерла ли или вышла замуж, живет ли она в Орегоне или в Айдахо… Может быть, она лежит сейчас в больнице после дорожно-транспортного происшествия. Неизвестно почему, но последнее предположение показалось ему наиболее правдоподобным.
Дик также думал о Клео, напрасно пытаясь представить, какой была бы их совместная жизнь, останься он с нею. Какие книги он бы написал, на кого были бы похожи их дети. У него была любящая жена, которую он бросил. Судьба не преподносит такие подарки дважды. Что бы Клео сказала, если бы увидела его сейчас, в кресле-каталке, помещенного в психбольницу, разлученного с женой и маленьким сыном, владельца машины с неработающим зажиганием и полностью сгоревшего мозга? Вероятно, она бы заплакала.
Дик заплакал сам.
Он смотрел телевизор. Сначала показывали какое-то шоу. Затем новости, на экране промелькнул Никсон, находящийся в своей резиденции в Сан-Клементе. Он чуть не умер от тромбофлебита и также сидел в кресле-каталке. Оператор снимал его издали, и поэтому было невозможно разглядеть его лицо, только тело, съежившееся под шотландским пледом. Дик снова заплакал, на этот раз из жалости к самому себе и к своему бывшему противнику. Война закончилась, и оба они ее проиграли.
Позднее Дик прошел несколько обычных осмотров и старался выглядеть как можно более нормальным. Он отдавал себе отчет в том, что производит на врачей плохое впечатление. Хорошо еще, что никто не знал, что у него это уже вторая попытка покончить жизнь самоубийством, ведь в первый раз это произошло за границей.
Дику объявили, что он пробудет три недели под наблюдением, уточнив, что это может затянуться и на три месяца. Фил хотел было потребовать, чтобы ему зачитали права, но передумал. Став ненормальным, человек быстро приучается держать язык за зубами.
В больнице не происходило ничего особенного. Вопреки тому, что обычно пишут в романах, на самом деле больные не превосходили интеллектом врачей, а те не издевались над пациентами. В основном больные читали, смотрели телевизор, просто сидели, дремали, играли в карты. Иногда о чем-нибудь разговаривали, так беседуют люди на остановке в ожидании автобуса. Три раза в день больных кормили с пластиковой тарелки. И также три раза в день они принимали лекарства. Каждый имел право на свою дозу торазина и еще чего-то, сестры отказывались сообщать название, но стояли перед больным до тех пор, пока он все не проглатывал. Случалось, что медсестры ошибались и подходили с таблетками к пациенту по второму разу. Тот объяснял им, что уже принял лекарство, но его не слушали и настаивали на том, чтобы он выпил таблетки. Дик никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из больных относился к раздаче второй порции как к намерению врачей превратить их в отупевших существ. Самые злые говорили, что сестры — дуры, самые добрые утверждали, что они просто слишком загружены. Казалось бы, среди такого контингента можно было бы ожидать скорее параноидальных версий, но нет, даже самому Дику они уже порядком поднадоели. Он чувствовал, что умирает. Жизнь, физическая, умственная, духовная, вытекала из него, как гной из нарыва. Вскоре не останется ничего, кроме пустой оболочки.
Он делил свою комнату, в которой стояли три кровати, снабженные кожаными ремнями на тот случай, если понадобится кого-нибудь привязать, с двумя другими больными: молодым гебефреном, который не произносил ни звука, и с девушкой, похожей на мексиканку, свидетельницей Иеговы, — та, напротив, постоянно описывала царство Божье, где лев и ягненок живут бок о бок. Он даже не пытался сказать ей, что знает, как выглядит царство Божье и что это далеко не похоже на ее почтовые открытки. Так те, кому удалось спастись из концентрационного лагеря, не поправляют людей, начинающих болтать на эту тему, они просто качают головой и замолкают.
Он сам, должно быть, видел Бога слишком рано или слишком поздно. С точки зрения выживания, ему это не удалось. Встреча с живым Богом, если он встретил именно Его, не придала ему сил, необходимых для ежедневной борьбы, для содержания жены и ребенка, для того чтобы противостоять всему тому, чему должен противостоять мужчина.
Если он встретил Его… Вопрос стоял уже не в риторических терминах Экзегезы, где нужно было лишь помешать сопернику доказать обратное. К чему? Дик знал, что встретил нечто, и теперь обнаружил, что эта встреча не принесла ему ничего хорошего. Но был ли хоть кто-нибудь в его жизни, кто сделал для него что-нибудь хорошее?
На столах покоились стопки старых журналов. Дик методично и рассеянно читал их. Однажды он наткнулся на небольшую статью, описывающую один из множества удручающих случаев, очередную врачебную ошибку. Речь шла о трехлетнем мальчике, которого родители привели в больницу на безобидную операцию. Его обещали выписать уже на следующий день. Но анестезиолог ошибся, и после нескольких недель безуспешного лечения мальчик так и остался на всю жизнь глухим, немым, слепым и парализованным.
Дочитав статью, Дик почувствовал, как к его горлу подступает ком. И до самого вечера он просидел неподвижно, ошеломленный этим ужасом. Никогда еще ему не было так плохо. Он не мог думать ни о чем другом, кроме как о страшном пробуждении маленького мальчика. В тот момент, когда он, в полнейшей темноте, приходит в себя. Сначала малыш беспокоится, но не слишком, уверенный, что все будет в порядке. Где бы он ни был, его родители наверняка рядом. Они зажгут свет, поговорят с ним. Но ничего не происходит. Ни единого звука. Малыш пытается пошевелиться, но у него ничего не получается. Пытается закричать, но даже не слышит себя. Возможно, он ощущает прикосновения других, чувствует, как ему открывают рот, чтобы покормить. Возможно, его кормят через зонд, в статье об этом ничего не говорилось.
Его родители, персонал больницы, все столпились вокруг мальчика, вне себя от ужаса, но он этого не знает. С ним невозможно общаться. Энцефалограмма показывает, что пациент в сознании, что кто-то есть за его восковым и искаженным лицом, за его невидящими зрачками, но абсолютно невозможно узнать, что именно этот кто-то, этот ребенок, замурованный заживо, пытается прокричать в тишине от ужаса. Никто не может объяснить мальчику, что происходит, да и кто бы осмелился? Как, когда он поймет, что с ним произошло? И что так будет продолжаться до самой смерти, так будет всегда? Как думает трехлетний ребенок? Он ведь уже говорит, он способен немного рассуждать об абстрактных понятиях. Кристофер уже достиг этого возраста и начал задавать вопросы о смерти.