Женщины из секты были помилованы. Понятно, что движение было парижским, поскольку мы точно знаем лишь об одном провинциале, Гийоме, иподьяконе из Пуату, который к тому же был магистром искусств в Париже, где изучал теологию. Осужденное учение, таким образом, затронуло среду парижских ученых, знатоков семи свободных искусств и, в еще большей степени, теологии. Впрочем, в 1215 году, в первых статутах, изданных Парижским университетом, кардинал Робер де Курсон запретил книги Амори де Бена, а также книги Давида де Динана. Однако льежский клирик и папский капеллан, Давид де Динан, чей пантеизм был даже более радикален, чем пантеизм Амори де Бена, не проживал в Париже и потому не подвергся преследованиям. Конечно, произвольная смесь из трудов Аристотеля и Амори де Бена, содержащаяся всё в том же приговоре, не была случайной, однако была ли она обоснованной? Следует учитывать, что по части логики труды Аристотеля были известны прежде всего благодаря сочинениям мусульманского философа Аверроэса. Кроме того, Амори де Бен зашел еще дальше в своем пантеизме, чем сам Аверроэс, отталкивавшийся от учения Аристотеля. Наконец, неоплатонические тезисы, доведенные до крайности, тоже могли породить пантеизм. Разве Церковь не осудила вскоре после этого один из трудов Иоанна Скотта Эриугены? Дело остается тем более туманным и странным, что мы знаем об идеях Амори де Бена и его учеников только благодаря некоторым выдержкам, содержащимся в тексте приговора и сочинениях хулителей.
Политические связи придавали делу «аморикан» еще более тревожный характер. Власть брата Герена оказалась под угрозой, по меньшей мере в той же степени, что и власть короля. Не пожелал ли он найти козлов отпущения и таким образом послать некое предостережение тем, кому пророчества секты пришлись очень кстати для того, чтобы ослабить, в пользу наследника престола, позиции Филиппа Августа и его главного советника? Герен победил, поскольку принц Людовик не стал коронованным государем при жизни своего отца. С 1210 года влияние Герена еще более возросло: не считая военных дел, он в дальнейшем стал почти единственным советником короля.
Власть Капетингов хорошо запомнила, сколь это опасно — давать оппозиционерам слишком сильно влиять на общественное мнение, и прониклась более ясным осознанием необходимости заняться пропагандой. Первая мера, принятая Гереном в этом новом направлении, состояла в том, что он доверил редактировать «Деяния» надежному человеку, Вильгельму Бретонцу, который таким образом сменил Ритора. Последний, бросавший столько горячих упреков в адрес короля, перестал писать хронику его правления еще в 1206 году, за три года до своей смерти. Вильгельм Бретонец принял эстафету. Получив бенефиции и пожалования, он стал наставником внебрачного сына Филиппа Августа, Пьера Шарло. Королевская власть, наконец, поняла, что это в ее интересах — хорошо заботиться о тех, кто служит ее пропаганде, и Бретонец не жаловался на свою судьбу, в отличие от его предшественника. Разве Ригор, будучи монахом аббатства Сен-Дени, не был слишком склонен отображать церковную точку зрения и придавать меньше рельефности всему тому, что в нее не входило? Очень хорошо усвоивший урок, Вильгельм Бретонец раз за разом восхвалял Герена и Филиппа Августа, как уже было показано. Занимаясь на досуге поэзией, королевский капеллан сочинил «Филиппиды» в подражание «Александриям» Готье де Шатийона и воспел в них славу Филиппа, иногда очень экстравагантным образом. Он не забывал, что влияние его покровителя, епископа Санлиса, зависит от короля, который мог резко лишить его своего доверия.
Королевская власть училась манипулировать общественным мнением неявным образом. Следует ли датировать мрачными годами первого десятилетия XIII века появление антикаролингской литературы? В «Деяниях саксов», сочиненных в период между 1204 и 1210 годами великим аррасским поэтом Жаном Боделем, есть несколько эпизодов, где Карл Великий откровенно представлен как император нерешительный, боязливый, малодушный и порой даже вслух помышляющий о самоубийстве[269]. Не были ли эти эпизоды результатом исправлений и добавлений, внесенных уже после смерти Жана Боде-ля, наступившей в 1210 году? Это вполне возможно. Но несколькими годами позднее сомнения уже будут недопустимы. В королевском окружении представляли Филиппа II по меньшей мере как равного Карлу Великому, как государя, который положил начало новой династии и который в некоторых случаях его превзошел. Была ли еще нужда непрестанно ссылаться на далекого императора, когда его самый настоящий потомок, принц Людовик, представлял собой реальную угрозу для правящего короля и для Герена, человека, второго по влиянию в королевстве?