Итак, культурные явления решительным образом вторглись в сферу власти, которая стремилась восстановить государство. Однако королевская власть не позволила слишком сильно вовлечь себя в эти дела, и предпринятые ею шаги носили чисто прагматический характер. Было бы неверно приписывать заслугу учреждения Парижского университета Филиппу Августу и его правительственной команде. Они ограничились тем, что официальным образом одобрили, утвердили и учредили сообщество, объединение, «университет» или собрание преподавателей и студентов из парижских школ, которые уже и прежде, пусть худо-бедно, но функционировали. Другие профессиональные объединения, сообщества или «университеты», состоявшие из мастеров-хозяев (пекарей, мясников, ткачей, ювелиров и т.д.), слуг и учеников, тоже существовали задолго до того, как получили официальные статусы, некоторые из которых были письменно оформлены в правление Филиппа Августа.
Серьезная необходимость в настоящей организации школ была очевидна. Наблюдался большой наплыв в Париж студентов и профессоров[272]. Со всего Запада молодые и не слишком молодые люди прибывали в великий город Капетингов, дабы изучать там свободные искусства (литературу и науки), декреты и законы, медицину и в еще большей степени теологию, равно как и ее «служанку», философию или диалектику, которая теоретически относилась к свободным искусствам, но постепенно выделилась в почти отдельную дисциплину[273]. Уже в 1190 году диалектики дискутировали на Малом Мосту, отделяя себя от школы, находившейся в клуатре собора Парижской Богоматери. Там можно было послушать лекции известных теологов: Пьера ле Шантра, Алэна де Лилля и Симона де Турне, а также, начиная с 1194 года, Жиля де Корбея, который, пройдя обучение в Салерно, а затем в Монпелье, стал преподавать медицину в Париже. В плане медицинского ухода репутация Сибиллы, дочери лекаря Лузардуса, была велика в Париже примерно в 1200 году[274].
Между тем успехи парижских школ в области диалектики и теологии были еще более очевидны, тогда как в большинстве традиционных школ, функционировавших при знаменитых кафедральных соборах, таких как Реймсский или Ланский, продолжали отдавать предпочтение толкованиям Священного Писания и глоссам, составленным святыми отцами прошлого. Некоторые из этих каноникатных школ имели определенную специализацию (право в Орлеане, медицину в Монпелье, пение и музыку в Камбре), но большинство закостенело и клонилось к упадку. Напротив, в Париже выковывалась новая цивилизация с использованием достижений античности, умозаключений, выводившихся по всё более точным правилам, и христианских источников. Хотя самые прославленные парижские мэтры эпохи Филиппа Августа остерегались в этом признаться, они были учениками Абеляра и продолжали его исследования в области религии. Не без труда, они постарались выработать необходимые основы для правильных логических умозаключений, ибо тогда очень плохо знали труд греческого философа, который был наиболее подходящим для этой цели, т.е. Аристотеля. Ошибочные переводы и толкования сильно исказили его мысли в ходе столетий. Между тем к 1200 году один парижский профессор, Алэн де Лилль, заложил основы научной теологии, внеся уточнения в богословское знание согласно модели других наук, которые предполагали наличие правил, принципов и конструировались на основе этих допущений. Оставалось только ввести в практику и обучение столь прекрасную программу...
Это было еще не всё. Дополнительное затруднение возникло вместе с анархией, которую порождало изобилие парижских школ. По мере того как лучшие ученые христианского мира обосновывались между островом Сите и аббатством Сент-Женевьев и привлекали все больше слушателей, с остротой вставал вопрос о licentia docendi, то есть о разрешении на преподавательскую деятельность. Это разрешение был полномочен выдавать кандидатам только канцлер епископа Парижского.
Это, впрочем, было далеко не единственной проблемой. Многочисленность студентов и непоседливость некоторых из них беспокоили парижан. Вспыхивали драки. Одна из них стала отправной точкой для вмешательства королевской власти в мир школ. В 1200 году слуга одного студента, родом из империи, поссорился с содержателем таверны, который надавал ему тумаков. Желая отомстить, имперские студенты разгромили таверну. Королевский прево и горожане пришли на помощь, постарались арестовать виновных, вступили в бой со студентами и убили пятерых из них. Преподаватели и ученики пожаловались королю, требуя покарать прево и угрожая покинуть город. Разве этот случай не был уже достаточным поводом для того, чтобы оправдать вмешательство короля? Слава королевского города, куда «перешла ученость Рима и Афин», согласно выражению того времени, а равно и собственная репутация Филиппа II — разве не были они поставлены под вопрос? Мог ли Филипп Август и дальше игнорировать этих студентов, столь скорых на ссоры, провоцирующих беспорядки и подвергшихся вследствие этого безжалостному преследованию со стороны полиции и парижан?
272
Ph. Wolff, Pfeveil intellectuel au Moyen Age, Paris, 1974; Genicot, les Lignes de faite du Moyen Age, Louvain, 1975; J. Goff, les Intellectuels au Moyen Age, Paris, 1976; G. Leb., p. 82 и далее.
273
О науках при Филиппе Августе см.: F.PA, G. Baujouan, «Une lente preparation au ddcollage des sciences (quadrivium et medicine)», p. 847-860; о философии: M.-T. d’Alverny, ibid., p. 863-880; о теологии: J. ChatIIIon, ibid., p. 881-902; о духовных поисках: R. Manselli, ibid., 905-926.