Сознательный отказ от этического подхода к историко-политическим явлениям был реакцией на мышление средневековья, своего рода его антитезисом. Взгляды Коммина на методы политического управления отдают определенным аморализмом; из них проглядывает, хотя и невысказанное, пресловутое правило «цель оправдывает средства». И на это были свои причины. Накал политической борьбы, сопровождавшей становление централизованного государства, был столь велик, что королевская власть в лице Людовика XI и его сподвижников, к которым относился и Коммин, была самой логикой борьбы подведена к использованию этого правила. В идеологическом же аспекте эта борьба привела к возникновению во второй половине XV в. как бы идейного вакуума, поскольку старые этмко-политиче-ские понятия в глазах сторонников монархии обесценились, а новые, отвечающие зарождавшемуся в ту пору абсолютизму, находились на стадии становления. Все это создавало особо благоприятные условия для того, чтобы ориентироваться на практику и соотносить политические средства прямо с результатами их применения.
Все это не означает, что Коммин напрочь отказывался от нравственных оценок. Его понимание добра и зла в ту эпоху сохранявшегося господства богословия в интеллектуальной жизни неизбежно выливалось в понимание идеи бога. Эти взгляды Коммина представляют для нас тем больший интерес, что в них нашла свое отражение и его историческая концепция.
Чтобы определить этическую позицию Коммина, нужно выяснить его отношение к двум существовавшим тогда этическим системам – рыцарской и христианской. Рыцарская этика по отношению к христианской была до некоторой степени автономной этической системой, особенно в своих сугубо светских, наиболее существенных элементах, и в то же время смыкавшейся с христианской, которой она подчинялась и как бы получала от нее право на существование благодаря таким общим идеям, как справедливость и мир, поддержание которых вменялось в обязанность рыцарю. Главные нормы рыцарской этики (в литературе XV в. – честь, доблесть, храбрость, щедрость, куртуазность) не ставились в прямую зависимость от результатов деяний рыцаря, т. е. эти нормы были самодовлеющими и их соблюдение требовалось как в победах, так и в поражениях. «Добродетельно поступайте во всем, как и должны поступать, и тогда все – и победы и поражения – послужит вашей чести», «помните, что побеждать и терпеть поражение надлежит с честью» [717].
Рыцарская этика отвечала не столько цели защиты веры, мира и справедливости, «навязанной» ей христианством, сколько более конкретной цели – приобретения чести и славы, что, впрочем, могло совмещаться с борьбой за справедливость, но часто расходилось. Для многих рыцарских писателей слава была главным стимулом рыцарских деяний, защиту же справедливости они упускали из виду.
Здесь важно заметить, что рыцарская этика представляла для дворянина целую концепцию жизни, ибо она определяла и смысл жизни (завоевание славы), и ее нормы. Она воспринималась в качестве регулятора социальных отношений – но только внутриклассовых, между феодалами – и политических, поскольку короли были также рыцарями и на их поведение распространялись требования кодекса чести. Будучи столь всеобъемлющей, она выполняла в то же время и функцию исторической концепции [718]. Рыцарская историография, наиболее ярким представителем которой был Ж. Фруассар^ а в XV в. – Ж. Шатлен, О. де Ла Марш, Ж. Молине, Ж. д’Отон, видела в рыцарстве главную социальную силу и не находила ничего более достойного, как только описывать доблестные подвиги рыцарей во все времена, начиная с библейских, ибо всех героев древности, и мифических и исторических, причисляли к рыцарству. Даже описывая жестокость, алчность и другие проявления нерыцарских чувств своих героев, эти писатели не слишком хорошо сознавали противоречия между своими взглядами и реальностью, настолько высоко в их сознании стоял рыцарский идеал. И они верили, что только рыцарство может спасти и поддержать мир и справедливость.
717