Образ Филиппа, каким он предстает перед нами на страницах этой книги, также противоречит утверждениям Диодора. Прежде всего, поклонение живому человеку в глазах греков было богохульством. Некоторые удостаивались божеских почестей при жизни: первым был спартанский полководец Лисандр, которому на Самосе воздвигли алтарь и проводили игры в его честь.[948] Однако такие примеры были крайне редки. Культы учреждались в исключительных случаях в благодарность за основание городов и великие подвиги. Этот обычай (назовем его так) прервался в начале IV века и был восстановлен только Александром Великим.[949] Филипп был набожным и прагматичным человеком и, готовясь к войне с Персией, вряд ли хотел вызвать враждебную реакцию у греков. Высказывались предположения, что с помощью этой статуи он хотел утвердить идею о своей божественности в умах людей, чтобы позднее — может быть, после окончания азиатского похода — потребовать собственного обожествления (ср. письмо Исократа, которое мы цитировали выше).[950] Однако подобные замыслы кажутся маловероятными, и к тому же он ведь не знал, чем кончится поход, а в случае поражения он не мог рассчитывать на то, что люди признают его богом.
Я думаю, что понять, что думал Филипп о себе самом, мы можем по одежде, которую он надел в тот день. Во время Третьей Священной войны он выступал в роли Спасителя Аполлона: и сам он, и его воины носили лавровые венки в знак того, что сражаются за бога. Эта война стала поворотным пунктом в формальном закреплении македонского влияния на греческие дела. В ее конце Филипп получил фокейские голоса в Совете амфиктионии и был избран председателем Пифийских игр. Его могущество и набожность символизировала и статуя, вынесенная вслед за статуями двенадцати богов. Белый плащ, в котором он появился в театре, имеет определенную связь с венком, который он носил, сражаясь за Аполлона в Третьей Священной войне, по поводу которой Юстин писал: «Рядом с богами достоин стать он, выступивший в защиту их величия».[951]
Статуя Филиппа демонстрировала власть гегемона Греции и человека, стоящего «рядом с богами». Если он сам приказал ее изготовить, то, может быть, его навел на эту мысль поступок жителей Эфеса, поставивших его статую в храме Артемиды. По мнению некоторых исследователей, статуя была сделана по приказу македонского Народного Собрания или «большой группы македонских граждан».[952]
Это предположение основано на сообщении, что послы греческих государств (включая Афины) принесли Филиппу золотые венки, обычно ассоциируемые с религиозным культом. Таким образом, если высокий статус Филиппа признали греки, то их примеру могли последовать и македоняне. Это возможно, но, опять же, сложно поверить в то, что Филипп преднамеренно пошел бы против религиозных устоев, которых придерживались греки, не обожествлявшие живых людей. В самом деле, более вероятным выглядит предположение, что македоняне сделали статую в знак благодарности своему царю — благодетелю Македонии и созидателю ее процветания.[953] В конце концов, именно этому было посвящено торжество в Эгах: свадьбу справили накануне, а этот день был праздником Филиппа. Поэтому статуя царя была уместным подношением.
Обратимся к Филиппейону (схема 3), исторический контекст и назначение которого обсуждались на с. 222. Действительно ли это сооружение должно было служить символом божественного статуса Филиппа, и свидетельствуют ли статуи, установленные там, о существовании династического культа Филиппа и его семьи?[954] Нет.
Эти статуи назывались eikones, а не agalmata.[955] Также, как было отмечено, само здание говорит о том, что ему не были свойственны религиозные функции. Это был tholos, а такие здания обычно не были связаны с отправлением культа. Кроме того, оно было обращено на юг, в то время как героон (если бы это был героон царской семьи) должен был бы смотреть на запад, и в нем не было ни культовой статуи (agalma), ни алтаря (bomos), ни очага (eschara).[956] Наконец, недавнее исследование остатков здания, проведенное П. Шульцем, убедительно показало, что статуи были не хрисоэлефантинные, как полагалось культовым изваяниям,[957] а были сделаны из мрамора, покрытого густым слоем позолоты.[958]
949
См. далее М. Flower, 'Agesilaus of Sparta and the Origins of the Ruler-Cult', CQ2 38 (1988), pp. 123–34.
950
Ср. E. A. Fredricksmeyer, 'On the Final Aims of Philip II, в книге W. L. Adams and E. N. Borza (eds), Philip II, Alexander the Great, and the Macedonian Heritage (Lanham, MD: 1982), pp. 94–5.
954
Fredricksmeyer, 'Divine Honors for Philip II, pp. 52–6, иначе Griffith, Macedonia 2, pp. 692–5.
957
Ср. K. Lapatin, Chryselephantine Statuary in the Mediterranean World (Oxford: 2001), pp. 117–18.
958
P. Schultz, 'Leochares' Argead Portraits in the Philippeion', в книге P. Schultz and R. von den Hoff (eds), Early Hellenistic Portraiture: Image, Style, Context (Cambridge: 2007), pp. 205–33.