Возобновление союза с Керсоблептом было большим достижением для Афин и первым чувствительным ударом по хитроумной дипломатии Филиппа с тех пор, как он стал царем. Однако худшее еще было впереди, так как македонские неудачи возымели действие и на Халкидский Союз. Вероятно, последовав примеру Керсоблепта, переметнувшегося на сторону Афин, и полагая, что Филипп не сможет оправиться от недавних поражений, Олинф вступил в переговоры с афинянами. Это было прямым нарушением договора с Филиппом от 357 года. Неизвестно, были ли эти шаги поддержаны всеми гражданами Халкидского Союза или только антимакедонской группировкой, но Филипп был неспособен помешать переговорам. И хотя они ни к чему не привели, вероятно, из-за осторожной позиции, занятой Эвбулом, Филипп хорошо запомнил попытку отступничества Олинфа и перестал полагаться на этот союз.
Несмотря на то что, как мы знаем, в 353 году царю пришлось пережить неприятные моменты в отношениях с собственной армией, к следующему году эти трудности разрешились, и он снова двинулся на юг. Для Филиппа было крайне важно восстановить боевой дух своего войска и веру в его полководческий гений. Чтобы достичь этих целей, необходимо было разбить фокейцев. За его замыслами, несомненно, стояла и личная обида, и желание отомстить Ономарху за поражение, тем самым одновременно показав свою силу как врагам, так и союзникам. Таким образом, где именно встретиться с Ономархом — в Фессалии, Беотии или другом месте — не имело значения. В действительности судьба распорядилась так, что следующая их встреча произошла именно в Фессалии. Услышав о приближении Филиппа, стоявшего во главе войска в более 20 тысяч пехотинцев и 3 тысяч всадников, Ликофрон, тиран Фер, известил об этом Ономарха. Учитывая численность македонской армии, Фокида, вероятно, путем подкупа, заручилась помощью Афин.[256]
Афиняне охотно согласились помочь Фокиде в борьбе с общим врагом, а взятки давали им возможность не тратить на войну запасы из собственных сундуков. Народное Собрание проголосовало за решение послать Хареса с флотом в Пагасский залив, чтобы не дать Филиппу захватить Пагасы, главную фессалийскую гавань. Пагасы были также единственным портом, куда мог зайти афинский флот, чтобы объединиться с войском Ономарха. Таким образом, наконец Афины по-настоящему вступили в Священную войну; очевидно, положение сложилось достаточно серьезное, чтобы даже осторожный Эвбул перешел к столь решительным действиям.
В 352 году, вступив в Фессалию, Филипп приказал своим воинам надеть перед боем лавровые венки, как будто они сражались «под предводительством самого бога».[257] Этот символ должен был означать, что Филипп сражается не просто из желания отомстить за себя и защитить своих фессалийских союзников, но что он воюет из религиозных чувств, защищая самого Аполлона.[258] В этом смысле македонскую армию вел в бой действительно сам бог. Хотя мы не можем сомневаться в благочестии Филиппа, главная причина его возвращения заключалась совсем в другом — в расширении македонской сферы влияния.
Филипп — спаситель Аполлона: новая политика Македонии в Греции
Я бы сказал, что возвращение Филиппа ознаменовало собой разительные изменения в его планах относительно Греции. До сих пор основная его цель заключалась в охране македонских границ от вражеских нападений, объединении своего царства, развитии экономики и нейтрализации, с помощью дипломатии и любых других средств, тех иноземных сил, которые прежде вмешивались в македонские дела. Главными такими силами были Афины, Фивы и Халкидский Союз. Как мы видели, он успешно выполнил эти задачи, но в 353 году он неожиданно потерпел крупное поражение в бою. Это не был полный разгром, но его армия бежала. Как сообщает Диодор, войска вынудили Филиппа вернуться в Македонию. Эти события позволяют понять, какие отношения установились между Филиппом и его армией, а также какие планы он вынашивал в отношении Греции.[259]
Ономарх разбил македонян, но не уничтожил. Македонская армия отступила с поджатым хвостом, но так и не вышла из повиновения царю и вернулась с ним в Македонию. Вероятно, происходили какие-то брожения, особенно среди отрядов, набранных в Иллирии и Пеонии. Одним из следствий поражения было возможное вторжение в Македонию со стороны иллирийцев и пеонов. Филипп победил эти народы вскоре после своего восшествия на престол, но их земли так и не были полностью завоеваны: Верхняя Македония продолжала доставлять Филиппу беспокойство и в последние годы правления.[260] Юстин пишет, что после убийства царя в 336 году «разные народности [в войске Филиппа] восприняли это по-разному. Одни, угнетаемые несправедливым рабством, конечно, стали надеяться на получение свободы; другим надоела долгая служба, и они радовались тому, что избавились от похода в Азию», между тем как друзей покойного царя беспокоили «иллирийцы, фракийцы, дарданы и другие варварские племена, верность которых была сомнительна, которые в душе были предателями, — если бы все эти народы одновременно отложились от Македонии, устоять было бы невозможно».[261]
258
Юстин 8,2.3; ср., например, Hammond, Macedonian State, р. 114. Гриффит (Griffith, Macedonia 2, pp. 274–5) считает венки лишь уловкой, призванной восстановить пошатнувшийся дух армии, но это маловероятно.
259
См. Ian Worthington, 'Alexander, Philip, and the Macedonian Background', в книге J. Roisman (ed.), Alexander the Great (Leiden: 2003), pp. 94–6; дальнейшее изложение основывается на этой работе.