Глава 8
Спаситель Аполлона и Филократов мир
Афинское посольство к греческим государствам, призывавшее к общей войне с Филиппом, потерпело полную неудачу. Вряд ли стоило этому удивляться, учитывая то, как афиняне обращались с союзниками, а также их неблаговидную роль в Третьей Священной войне, тогда как действия Филиппа против фокейцев вызывали всеобщее одобрение.[355] Таким образом, дипломатические усилия, предпринятые по предложению Эвбула, лишь отягчили отношения с Филиппом. Царь раскрыл Афинам свои объятья, но те отвергли протянутую им руку. Вполне возможно, что жест доброй воли, продемонстрированный Филиппом, был лишь одной из хитрых уловок, которыми он так любил пользоваться, но действия афинян ясно показали македонянам, с чем и кем они имеют дело.
Заигрывание с Афинами: изоляция Фив
Распустив Халкидский Союз, Филипп развязал себе руки. Теперь он мог призывать к оружию своих союзников в Фессалии и Беотии и выступить в поход, чтобы положить конец Священной войне. При этом существовала большая вероятность того, что следующей его целью станут Афины. По сути, афиняне могли рассчитывать на помощь только спартанцев и фокейцев,[356] однако Спарта находилась в тяжелейшем финансовом и военном кризисе вследствие войны с Мегалополем. В одиночку Афины вряд ли представлялись Филиппу серьезным противником, так почему же он стремился заключить с ними мир?
Ответ заключается в том, что македонский царь хотел уничтожить фиванское влияние в Средней Греции и использовал для этой цели Афины и Фокиду.[357] Опасность союза между Афинами и Фивами всегда оставалось реальной (то, что Афины были союзниками Фокиды, а Фивы — ее врагами, не могло существенно повлиять на межгосударственные отношения), и этот союз представлял бы большую военную угрозу для любых попыток Филиппа утвердиться в Средней Греции. Афиняне не приняли его мирных предложений, как показала реакция Эвбула и посольства, которые они разослали к другим греческим полисам. Поэтому, как только Фокида потерпела бы поражение в Священной войне, Фивы неизбежно восстановили бы свою власть в Средней Греции, и Македония столкнулась бы с возможностью новых конфликтов. Юстин сообщает, что фиванцы навлекли на себя всеобщую ненависть, и ставит им в упрек хищничество, которому они предались во время своей гегемонии, и развязывание Третьей Священной войны,[358] но особенно (эту вину они разделяли со спартанцами) то, что «Греция, еще и в то время первая среди всех стран мира и по силам своим и по достоинству, неизменная победительница царей и народов и еще тогда владычица многих городов, лежала простертой ниц перед чужим престолом и униженно просила то начать, то прекратить войну. Те, кто был оплотом всех стран мира, теперь все свои надежды возлагали на мощь чужестранца, раздорами своими и внутренними войнами доведенные до того, что пресмыкались перед тем, кто недавно еще был ничтожнейшим из их подопечных; и особенно усердствовали фивяне и лакедемоняне, которые раньше соперничали между собой из-за власти над Грецией, а теперь наперебой добивались милостей властелина».[359]
355
Диодор 16.64.3; ср. J. Buckler, 'Demosthenes and Aeschines', в книге Ian Worthington (ed.), Demosthenes: Statesman and Orator (London: 2000), pp. 117–19.
356
Свидетельством расположения, которое питали фокейцы к своим союзникам Афинам, можно считать их вторжение в Беотию.
357
Подробнее см. J. R. Ellis, 'Philip and the Peace of Philokrates', в книге W. L. Adams and E. N. Borza (eds), Philip II, Alexander the Great, and the Macedonian Heritage (Lanham, MD: 1982), pp. 43–59. См. также N. Sawada, 'A Reconsideration of the Peace of Philocrates', Kodai 4 (1993), pp. 21–50.