И вот, в конце октября, в лесу Пон-Сен-Максанса, его лошадь споткнулась. Всадник, возможно, погруженный в свои мечты, возможно, уставший, оказался на земле. Короля нашли со сломанной ногой. Его отвезли в аббатство Пуасси, которое он основал в память о Святом Людовике. Он был еще достаточно силен, чтобы окружающие не опасались за его жизнь. К сожалению, в рану попала инфекция. Вскоре появилась лихорадка, сопровождаемая сильными болями в животе и неутолимой жаждой. Понимал ли Филипп, что он обречен, и хотел ли он умереть в том же месте, где родился? Или он последовал совету своих врачей, которые считали, что воздух в определенных регионах обладает целебными свойствами? Мы не знаем. Он отправился в путь на повозке, с небольшим эскортом. Вероятно, по его приказу падение с лошади и болезнь были сохранены в тайне. Но воздух Фонтенбло ничего не мог сделать против того, что, возможно, было началом гангрены. Врачи тщетно пытались остановить инфекцию. "Пластыри, сиропы и физиотерапия не дали никакого эффекта. В течение трех недель Филипп боролся со смертью, ибо он был своего рода Геркулесом. Казалось, он не страдал, если не считать жгучей жажды. Когда его спросили:
— "Сир, как поживаете?" — он невозмутимо ответил:
— "Как угодно Богу, так угодно и мне".
26 ноября, чувствуя себя обреченным, он пошел на исповедь и принял причастие. Затем он сделал последние приготовления и несколько пожертвований монастырям. Он спросил себя, сколько ему осталось жить. По словам Гийома Шотландца, монаха, который помогал ему и написал отчет о его последних минутах, он оставался в ясном сознании и казался совершенно спокойным. Он прочитал стих: "In manus tuas, Domine, commendo spiritum meum" и гимн "Jesu, nostra redemptio". Он часто просил смочить его губы святой водой. Однако под этой бесстрастной маской, под этим традиционным, хотя, безусловно, искренним благочестием, какие сокровенные муки, какие тяжелые мысли, какие острые сожаления волновали этот могучий дух? Должны ли мы видеть эффект какого-то предчувствия в последнем официальном акте, который он составил и который предписывал возвращение графства Пуатье короне в случае, если Филипп Длинный умрет без наследника мужского пола? Это решение, заранее исключавшее женщин из числа наследников графства, оторванного от королевского домена, вскоре станет если не образцом, то прецедентом. Она должна была вдохновить на принятие какого-то определяющего решения в деле передачи трона, решения, которое стало одной из причин Столетней войны. Жоффруа Парижский, используя слухи и потакая своей личной неприязни, утверждает, что умирающий винил себя за свои взыскания и несправедливости и заявил, что тем самым он поставил под угрозу свое спасение. Эта инсинуация не имеет смысла. Вера того времени заключалась в уповании на Божественное милосердие; это была надежда на прощение даже самого закоренелого грешника, даже самого виновного преступника. Это была противоположность янсенизму[363]. Более того, Филипп Красивый даже на пороге смерти был не способен на трусость, не способен уклониться от своих обязанностей! Более того, он слишком много отдал королевскому величеству за свою жизнь, чтобы не захотеть умереть как король. Те немногие слова, которые удалось собрать, свидетельствуют об этой высшей воле. Болезнь разъедала тело, но мозг остался нетронутым. Король был при смерти, но все еще говорил как король. Он простил некоторые преступления против своей личности, но не преступления против государства, то есть преднамеренное, неоднократное нарушение закона. Он был не тем человеком, чтобы раскаиваться в серьезных решениях, которые ему пришлось принять в этой связи.
363
Янсени́зм (лат.