Если этот вопрос можно задать в отношении Людовика IX, то он столь же обоснован и в отношении его внука. Ведь образ Филиппа Красивого был построен в противовес образу Святого Людовика. Хронисты, начиная с Жуанвиля, не могут удержаться от сравнения и чернят Филиппа, чтобы обелить Людовика.
Сравнение с мифическим образом всегда является проигрышным для реального человека да и как можно равняться со святым? В этом смысле Филипп Красивый отчасти сам виноват в своем унижении. Он не переставал превозносить добродетели своего деда, брал его за образец, пытался копировать его, подражал ему; он добивался канонизации, он хотел показать, что является преемником доброго и великого Людовика, культ и мощи которого он распространял, полагая, что это будет полезно для него, тогда как, напротив, чем больше он увеличивал авторитет Людовика Святого, тем больше он уменьшал свой собственный в глазах современников. Чем больше век Людовика Святого казался золотым, тем больше век Филиппа становился железным. Людовик Святой — это "хорошие" деньги, хорошие обычаи, традиционные свободы, хорошие урожаи, отсутствие налогов, уважение к феодальным связям между людьми; Филипп — это обесценивание, "фальшивые" деньги, нарушение феодального права и свобод, налоговый гнет, нехватка продовольствия, холод, безличное и бюрократическое правление легистов. По крайней мере, говорит Жоффруа Парижский, Людовик IX и Филипп III "ничего не взяли из своего королевства, ничего не украли и не похитили". Подразумевается, что Филипп IV обкрадывал своих подданных. Вопреки его мнению, быть внуком святого не очень хорошо, потому что от сравнения можно только пострадать.
Негативный образ созданный хронистами
Современники-хронисты не были к нему добры и, похоже, отражали общее мнение его подданных. Филипп IV был непопулярен. Вскоре после окончания его правления в анонимном тексте под названием Le Livre de l'information des princes (Книга сведений о принцах), составленном в традициях "зерцал" — литературных произведений, в которых авторы пытались нарисовать образ идеального короля, давая ему советы по управлению, — говорится, не называя его имени, о государе, которого "все ненавидят", который тратит свое время на охоту и позволяет управлять собой своему камергеру, а последнего в итоге вешают. Кто не узнал бы Филиппа IV и Мариньи, который был повешен в Монфоконе 30 апреля 1315 года? Об этом же повествует трактат, посвященный Louys fils ainsne de Phelippe le Bel (Людовик, сын Филиппа Красивого), то есть Людовику X Сварливому, представляющий собой морализаторское сочинение, которое иногда приписывают Эгидию Римскому, но которое, вероятно, происходило скорее из францисканских кругов. Примечательно, что это сочинение очень сильно вдохновлено Policraticus (Поликратиком) Иоанна Солсберийского, моральным трактатом францисканца Дюрана из Шампани, исповедника королевы Жанны, и зерцалом, написанным другим францисканцем, Гибером из Турне, посвященным Людовику Святому, который предстает как антитеза злому королю Филиппу.
В трактате Le Livre de l'information des princes в четырех частях подробно описываются добродетели хорошего короля, его обязанности по отношению к своему королевству, его мудрость, его судебные функции. Хороший король должен действовать ради "общего блага"; он должен быть богатым, но не облагать налогами, и, прежде всего, он должен управлять лично, прислушиваясь к мнению своих советников, которые должны быть людьми высокого ранга, но послушными. Чтобы проиллюстрировать этот момент, в трактате приводится история о короле, который передал всю власть своим камергерам; все проходило через них, так что в конце концов короля возненавидели и сочли бесполезным: "Лен рассказывает о короле, который имел своих камергеров настолько близких к нему, что он советовался с ними обо всем и делал то, что они ему говорили и чего они хотели, так что честные мужчины и женщины королевства не имели доступа к королю и не могли сделать для короля ничего из того, что они должны был сделать, если только не через камергеров или их свиту. И если этот король оказывал какую-либо милость принцу или кому-либо другому, все представлялось так, что милость оказывалась камергерами и что все это сделано ими, а не королем, и что благодарить за это надо их, а не короля. Так что все, кто имел дело с королем, не надеялись решить свое дело иначе, как через этих людей; и таким образом камергеры сделали всех обязанными самим себе, а короля сделали бесполезным, ничтожным и не имеющим никакой ценности".