Биллингер был без шляпы. Его песочные волосы были коротко острижены, а усы торчали в обе стороны, точно рога. Рубашка была изодрана, один рукав был оторван начисто, и на предплечье виднелась глубокая царапина. Филипп понял, что он как следует поработал на месте преступления. В эту поездку он снарядился основательно. Тяжелый кольт висел у него на поясе, а к луке седла был приторочен карабин. И в том, как он сидел в седле, и в его воинственном виде было что-то такое, что удовлетворяло Филиппа. Такой человек сумеет использовать и револьвер, и карабин. Филипп почувствовал к нему доверие, и так они ехали некоторое время рядом. По дороге им попался холм. Биллингер поднялся на его вершину и указал на ложбину, находящуюся на расстоянии четверти мили от них.
— Мы зря потеряем время, если станем спускаться туда, — сказал он, — а пользы от этого никакой. Видите вон ту штуку на реке, похожую на полузатонувший плот? Это крыша пассажирского вагона. Он прямо перекувырнулся в воду. Проводник, он уцелел чудом, говорит, что в нем было двадцать пассажиров. Мы стояли на берегу и ничем не могли помочь, а те там умирали, как крысы в клетке. Другой пассажирский вагон сгорел, а вон та куча обломков — это все, что осталось от пульмановского вагона и от багажного. Вдоль по полотну лежит двадцать семь трупов и множество раненых. Ох, господи, послушайте.
Он содрогнулся, и Филипп содрогнулся тоже, услышав протяжный мучительный стон оттуда, снизу.
— Мы зря потеряем время, если спустимся, — повторил агент.
— Да, мы зря потеряем время, — подтвердил Филипп. Кровь клокотала в его жилах, когда он перевел взгляд на лицо Биллингера. Каждый фибр его тела жаждал борьбы, и когда он увидел в глазах Биллингера тот же огонь борьбы, он стремительно протянул ему руку.
— Мы поймаем их, Биллингер, — крикнул он. — Клянусь вам, мы поймаем их.
Рукопожатие англичанина было сокрушительно. Зубы его на мгновение сверкнули под усами, он пришпорил лошадь и рысью спустился с холма. Через пять минут холм исчез из их поля зрения. Биллингер внезапно придержал своего коня и указал на свежие отпечатки копыт на мягкой почве прерии. Филипп соскочил с лошади и начал рассматривать следы.
— Их пятеро, Биллингер, — сказал он коротко. — И все неслись галопом, кроме одного. — Он поднял голову и вдруг увидел, что Биллингер свесился с седла и рассматривает какой-то предмет, лежащий у самого копыта его лошади.
— Что это там? — спросил он. — Никак платок?
Филипп поднял маленький платочек из тонкого батиста с кружевами, смятый и испачканный грязью, и расправил его.
— Да, женский платок. Каким образом…
Он внезапно замолчал, увидев, с каким видом Биллингер протянул руку к платку. Квадратные челюсти англичанина были сжаты, как стальные тиски, но руки его почему-то дрожали.
— Женщина в шайке, — рассмеялся он, когда Филипп вскочил в седло.
Они поехали дальше. Биллингер не спускал глаз с кусочка батиста с кружевами. Через несколько минут он отдал его Филиппу, который ехал бок о бок с ним.
— Вчера ночью случилось нечто такое, что я не могу понять, — сказал он, глядя прямо перед собой. — Я ничего не сказал жене. Я никому ничего не говорил. Но вы должны кое-что понимать в этих делах. Чрезвычайно интересное происшествие и сильно подействовавшее мне на нервы. — Он вытер лицо грязной тряпкой, которую извлек из заднего кармана брюк. — Мы работали, как бешеные, стараясь извлечь живых из-под обломков. Мертвых мы временно не трогали. Работая, я залез под обломки спального вагона, мне показалось, что оттуда донесся крик, и я полз, освещая себе дорогу фонарем. Каретка вагона поднялась кверху на четыре-пять футов. Я был без шапки, передвигался на четвереньках. От фонаря было светло, как днем. Сначала я ничего не заметил и начал прислушиваться, как вдруг почувствовал, что меня касается сверху что-то легкое и мягкое. Я поднял голову и… — Биллингер снова отер лицо, по которому расползлись полосы грязи, — … я увидел стиснутую обломками исковерканного железа и дерева женщину, — продолжал он. — В жизни моей я не видел такой красавицы. Ее руки простирались ко мне, ее голова была несколько повернута в сторону, но тем не менее она смотрела на меня.
Волны червонно-золотых волос ниспадали на ее плечи. Я готов был поклясться, что она жива. Ее губы были алы, и одно мгновение я ждал, что она заговорит со мной. Мне даже показалось, что на ее щеках играет румянец, но, по всей вероятности, виной этому был свет моего фонаря, потому что, когда я дотронулся до нее, она была холодна, как лед.
Биллингер невольно содрогнулся и пришпорил лошадь.
— Я вылез из-под вагона и занялся ранеными. Вероятно, прошло уже около двух часов, когда я вернулся, что бы извлечь из-под вагона труп, но его там не оказалось. Сначала я подумал, что его извлекли оттуда мои товарищи, и я стал искать его среди раненых и убитых, но там его тоже не было. Я снова начал искать его, когда рассвело. Тщетно. Никто не видел его. Труп женщины пропал бесследно, а между тем на десять миль вокруг нет ни одного места, кроме моей лачуги, куда бы его могли отнести. Что вы на это скажете, Стил?
Филипп выслушал рассказ Биллингера с напряженным вниманием.
— Может быть, вы во второй раз искали в другом месте, — сказал он. — Тело, возможно, до сих пор находится среди обломков.
Биллингер взглянул на Филиппа и нервно рассмеялся.
— Я искал в том же самом месте, — сказал он. — По-видимому, к моменту катастрофы она еще не спала, она была одета. Когда я вернулся, я нашел в груде обломков лоскут от ее юбки. Прядь ее волос обмоталась вокруг какой-то стальной перекладины и была отрезана. Кто-то был там во время моего отсутствия и унес тело. Я… я почти готов поверить, что я тогда ошибся и что она была жива. Я не нашел ничего, ничего, что свидетельствовало бы о ее смерти.
— Возможно, что… — начал Филипп, разглядывая носовой платок.
Ему незачем было заканчивать фразу, Биллингер понял его и кивнул головой.
— Я тоже так думаю, — сказал он. — Но возможно ли это? Что им могло быть нужно от нее? Разве только…
— Разве только она была жива, — докончил за него Филипп. — Возможно, что кто-нибудь из злоумышленников в поисках ценностей во время суматохи увидел ее и унес с прочей добычей.
Биллингер сунул руку за пазуху и достал небольшой пакетик.
— Не знаю почему, но я сохранил эту прядь, — сказал он. — Посмотрите.
Он повернулся к Филиппу, и с его пальцев пролился изумительный золотой поток. И в этот же миг с губ Филиппа сорвался вопль, какой Биллингеру ни разу не приходилось слышать. И прежде чем англичанин справился со своим изумлением, Филипп нагнулся к нему, вырвал из его рук золотую прядь и уставился на нее, как безумный.
Глава XVII. ДЕВУШКА С ПОЕЗДА
В этот миг странного происшествия, в миг, когда Филипп был твердо уверен, что эта золотая прядь может принадлежать только Изабель, он остановил свою лошадь, и лицо его побелело. Страшным усилием воли он вновь овладел собой и увидел, что Биллингер смотрит на него такими глазами, как если бы солнечный удар лишил его разума… Но золотая прядь все еще колыхалась и блистала перед ним. Только два раза в жизни он видел подобные волосы, этот червонный свет, переливавшийся на солнце. Он видел его у Изабель, когда она сидела у костра в ночном лагере на озере Бен, и он видел его у себя на родине, у той девушки, что прислала ему письмо, надушенное гиацинтами. Он пытался овладеть собой перед вопрошающим взглядом Биллингера. Он рассмеялся, старательно свернул прядь и сунул ее в карман куртки.
— Вы… вы взволновали меня, — сказал он, стараясь говорить спокойно. — Очень хорошо, что вы были так предусмотрительны и сохранили эту прядь. Мне сперва показалось, что я узнал ее, но я, по всей вероятности, ошибся. Если же я все-таки прав, то я знаю эту девушку, которой принадлежит эта прядь. Понимаете, почему я так взволновался? Ну, ладно, Биллингер, поскачем дальше.
Они помчались галопом дальше на север.
Некоторое время следы пяти преступников были так явственно видны, что они скакали со скоростью, утомлявшей лошадей. А потом низкая, высушенная солнцем трава уступила место густым зарослям, в которых время от времени мелькали желтые спины койотов. В этом коричневом море, сидя верхом, невозможно было разглядеть никаких следов, и они спешились. Шаг за шагом шли они по еле заметным следам, в то время как их спины немилосердно пекло знойное солнце, иссушившее эту степь.