Да, Филимон знал, сейчас его магия бессильна, ведь перед ним не человек. Но именно к человеческому в звере взывал Филимон. Уголки губ его еле заметно тряслись. Глаза старика широко распахнулись, словно принимая неизбежное.
Наконец кончики ушей зверя дрогнули, а широкие ноздри дернулись. В нос твари забрался тонкий запах вяленого мяса. Филимон уловил замешательство зверя и медленно и аккуратно стал приближать лакомство ближе к раскрытой пасти. Голова зверя вывернулась. Исполинские челюсти быстро клацнули, вырывая добычу. Тугая черная щетка хвоста мелькнула в дверях, и зверь исчез.
Филимон, кряхтя и отряхиваясь от въедливой мокрой волчьей вони, поднялся. Доковылял до двери и вышел в новый день.
На крыльце Филимону полегчало. Он распрямился и закурил самокрутку. День разжигался. Холодное белое солнце слепило глаза. На высокой кривой сосне сидело черное воронье. В оглушающей тишине хрипатое карканье птиц, казалось, разлеталось на сотни верст окрест. Между стволами деревьев просвечивал горизонт, где крепко сцеплялись голубая и белая ленты. Небо и снежное озеро.
Филимон левой рукой скользнул под полу тулупа, миновал легкий зипун и раздвинул ворот исподней рубашки. Кончики пальцев нащупали на груди, чуть ближе к шее, выпуклые и гладкие рубцы. Это был след от первой промашки Филимона. Но тогда они еще узнавали друг друга со зверем и каждый проверял другого на прочность. А сегодня… Филимон почесал затылок и хмыкнул.
В тот год, когда волколак впервые пришел к нему, декабрь лютовал. Да и засушливое лето поскупилось на травы и коренья. Филимон фыркал, что наготовил снадобий «шиш да обчелся», а прошлогодние запасы самых ценных лекарств подходили к концу. О том, чтобы обмениваться с другими знахарями сырьем для порошков и мазей Филимон даже не помышлял, не к лицу ему это было. Что лес послал, тем и тешился.
Дружб ни с кем Филимон не водил, да и жил вдали ото всех – на озерной круче. Избушка его терялась в маленькой, но густой осиновой рощице. Дальше кольцом шел непролазный темный урман, острой щетиной отделявший его дом от ближайшей деревни и всего остального мира. В лес, где по ночам слышался волчий вой, никто никогда не совался. Приезжали к Филимону только днем, на телегах, с ружьями, и только в редких случаях: на грани жизни и смерти.
Старый знахарь Филимон принимал больных редко и с неохотой, но не отказывал.
Осмотрев в тот день хворого мальчика, Филимон велел его отцу молиться Всевышнему о выздоровлении, а сам пошел к полкам со снадобьями. Внутри одной скляночки белела густая мазь. Филимон схватил пузырек и хотел было уже отдать все рослому мужику в сапогах и богатом кафтане с меховой оторочкой, но, немного подумав, откупорил склянку и отложил половину в другую посудинку.
– Вот… – Филимон обернулся, протягивая лекарство отцу ребенка. – Будешь язвы смазывать раз в день. А это… – Филимон виновато глянул на длиннолицые образы святых в красном углу, но тут же отвернулся и приложил к пузырьку свернутую квадратиком бумажку. – Положишь под лавку, где малец спит. Станет хуже – приходи еще. Но не должно…
Мужик кивнул и звякнул увесистым холщовым мешочком по столу. После натянул тонкую нижнюю рубашку на исхудавшее, покрытое красными пятнами тело мальчика, завернул сына в тулуп и вышел из горницы. Старик поспешил следом, чтобы открыть ворота и выпустить тройку богача. Белый коренник беспокойно переступал с ноги на ногу. Бурые пристяжные лошади дергали головами и фыркали. Глаза животных были закрыты шорами, но Филимон и так знал, что они вытаращены от страха.
Проводив уезжающих и заперев ворота, Филимон вернулся в избу, зажег лучину от углей в печи, поставил горящую щепу в светец. И только он хотел присесть, как раздался выстрел.
Старик метнулся на улицу. На дороге он увидел удаляющуюся телегу и ошалевшую тройку, которая несла галопом. Далекие черные пики елей упирались в сизое небо. На желтый серп луны наплывала туманная дымка.
– Еще должон успеть отстреляться… – мрачно буркнул под нос Филимон, начертил носком чуни на снегу линию и юркнул к себе за ворота.
Волки не трогали знахаря, но на тех, кто оказывался в лесу, нападали.
В тот вечер, после отъезда мужика с мальчонкой Филимон даже не успел почувствовать зверя. Как только старик задвинул железный засов ворот, его тотчас же подкинуло вверх. Через мгновение Филимон упал навзничь на снег. Огромная черная морда нависала над ним и скалила клыки. Это был не обычный волк. Зверь оказался вдвое больше. Это был волколак. Под тяжелыми лапами существа Филимон чувствовал, как вот-вот затрещат его ребра. В черных хищных глазах старик увидел не просто инстинктивный звериный голод, а жажду мести. Филимон знал, что ни одно его слово не подействует на зверя, и уже был готов принять смерть, но внезапно почувствовал, как в ладонь, лежащую на рыхлом снегу, закапали жгучие капли. Филимон услышал сладковатый запах крови. Дыхание зверя отяжелело, он скульнул и тут же снова оскалился. Сердце Филимона холонуло, но дух врачевателя отозвался. А это значило, что сегодня Филимону не умирать, а лечить.