– А я и есть хворый, – со смехом сказал Рябов.
– Вижу, – продолжил спокойно Филимон, – с бабьем туго.
Комиссар Рябов остолбенел. Он не знал, как дальше обозначиться, ведь проблема была деликатная, а Котков разболтает всему гарнизону. Все будут смеяться над ним. Но он все же пересилил себя, вспомнил короткие периоды мучительной боли внизу брюха, косые струи с кровью и глухо выдавил:
– Слушай, дед, помоги! – Он приблизился к Филимону почти вплотную. – Как без баб жить, не знаю. А в этом деле слаб стал… Да, я отблагодарю.
На этих словах Филимон почувствовал, как ему в грудь уткнулся металлический ствол.
Рябов злобно ощерился.
– Бери колбу нужную! – Комиссар толкнул знахаря.
Филимон засеменил к полкам. Взял первую попавшуюся с красной жидкостью и, оглянувшись на божницу, тихо вымолвил:
– Нельзя в избе лечить. Магия не действует тут. Место намоленное.
– Да чтоб ты околел, дед! – вскипел комиссар. – Ты и за тех, и за этих, что ли, ирод? И молишься, и колдуешь. Лечи, говорю!
– Не гневи Бога, комиссар! – снова встрял Котков. – Раз нельзя в доме, так нельзя. Иди, я с тылу прикрою.
Алешка достал из-под полушубка свой наган.
– У, шельма! – цыкнул комиссар. – Ладно, пошли.
Рябов резким движением развернул Филимона лицом к выходу и приставил дуло к спине старика.
– Пшел, говорю! – Комиссар пинком привел в движение Филимона. – Котков, на стреме!
Метель стихла. Небо нарядилось в черное бархатное платье, усыпанное сверкающими блестками звезд. С ветки кривой сосны, три раза ухнув, слетел филин. Если бы не забредшие к Филимону прилипчивые, как мошкара, путники, это была бы чудесная ночь.
Филимон хотел было зашевелить губами магическое заклинание, чтобы навести на путников туманящую разум хмарь, но его мысли все время перескакивали на утреннюю схватку с волколаком. Что же все же он хотел сказать ему? Было ли это предупреждение о приближающейся беде? Смерти? А может, зверь хотел убить его, чтобы избавить от более страшной гибели, той, что происходит от рук человека?
– Это лекарство не спасет тебя, комиссар… – Филимон развернулся и посмотрел прямо в круглые темные глаза человека, державшего его на мушке. Позади Рябова, на крыльце, стоял сержант Котков. – Ты обречен, смерть уже изгрызла тебя. Боли в животе, кровь в том, что выходит, бессонные ночи под храп сотоварищей. Нет, Митрий Макарыч, нет тебе спасения в этом мире.
Филимон достал пузырек, откупорил его и вылил красную жидкость перед комиссаром на снег.
Рябов вытаращился на старика. Челюсть застигнутого врасплох комиссара отвисла.
– Да… да… – Рябов словно набирал больше воздуха в грудь. – Да сдохни тогда, колдовская морда!
Комиссар поднял руку с наганом. В следующую секунду раздался оглушительный рык. Рябов успел ухватить взглядом огромную скалящуюся волчью морду, летящую на него откуда-то сверху. Он перевел наган на исполинского зверя, но не успел выстрелить, волк-монстр сбил его с ног. Комиссар почувствовал, как туго вошли в плоть его руки острые клыки твари.
Филимон не мог пошевелиться. Он смотрел и смотрел на живой клубок, крутившийся прямо перед ним. Вдруг жуткую какофонию из остервенелого рыка зверя и хрипа бьющегося в схватке человека нарушила очередь из шесть выстрелов. Котков разрядил всю обойму оружия в волколака. И только на последнем выстреле зверь взвизгнул и обмяк, ослабляя хватку челюстей. Из-под здоровенной черной туши торчали руки и ноги комиссара.
Филимон бухнулся коленями в свежий снег. Он смотрел на зверя, а зверь смотрел на него. Пасть его была приоткрыта, желтые зубы багровели кровью. От морды волколака скользнул еле заметный парок и тут же растворился в сверкающем морозном воздухе. Филимону показалось, что все вокруг задергалось, как в мареве жаркого июльского полдня, и над ним заплясали волчьи лапы и уши, а где-то послышался еле слышный скулеж и скрежет когтей, такой тихий, что он не мог разобрать, откуда же доносится вынимающий душу звук. Филимон обернулся к жертвеннику, но ничего там не увидел. Забрел ли зверь случайно или пришел спасти его? Отплатить долг и освободиться? Сердце Филимона неприятно сжалось, руки затряслись, голова свесилась на грудь. Но он не чувствовал боли или сожаления, он ощущал оглушающую пустоту.
– Митрий Макарыч! – голос Коткова заставил Филимона снова повернуть голову в сторону волколака. Щуплый сержантик подскочил к трупам и принялся сталкивать с тела комиссара мохнатую черную тушу. – Да как же так, товарищ… – шептал Алешка. – Как же так?..
Котков перевел взгляд на зверя, а затем на Филимона. Губы сержанта плотно сжались, ноздри раздулись. В свете луны его маленькая коротко стриженная голова светилась, словно у святого. В глазах стояли слезы.