А с другой стороны, если ей не звонить, то все останется как есть. Ему этого, в принципе, было достаточно. Он не переходил грань дружеского общения, да и до дружеского, честно говоря, оно мало дотягивало. Ему было просто приятно с ней разговаривать. Причем не на ее сеансах – она как-то обмолвилась, что работает психологом, – а так, как говорят два совершенно незнакомых человека, которых свел необычный случай и которым от нервного перевозбуждения хочется рассказать другому самое сокровенное, что не осмеливаешься вытащить при родных или друзьях. Может, как раз это отсутствие социальных связей и вытекающих из них ожиданий от собеседника рождало в них подлинную близость? Близость, которая не подвергнется ничему болезненно-удушающему в будущем, а потому приобретает особый, наиболее глубокий характер. С таким человеком можно говорить совсем как со священником. И поскольку ты не сблизишься с ним в реальной жизни, то сильнее обнажаешься перед ним в моменте, ибо ваша близость здесь и сейчас свята, и вы образуете одно на двоих.
Ему до безумия хотелось, чтобы рядом сейчас оказался кто-то, с кем не нужно было притворяться, и она подходила. Случайная знакомая. Несколько лет назад она нашла на улице женщину, страдающую деменцией, и привела ее к ним в отделение полиции, чтобы отыскать родственников потеряшки. Ничего особенного тогда не произошло, это была обычная встреча, как и со многими другими. Но отчего-то он с одного раза запомнил номер ее телефона, который она дала ему так, на всякий случай. Одиннадцать цифр свободно перекатывались в голове. Его могли разбудить среди ночи, и он бы без запинки произнес их. Но он никогда не набирал эти цифры на телефоне. Касался кончиками пальцев клавиш, но не нажимал.
Они с ней иногда… нет, не встречались, это неверное слово. Пересекались. В кино, пока пробирались к своим местам на разных рядах, на рынке, на почте или в поликлинике. И всегда им удавалось в эти несколько мгновений не просто перекинуться парой фраз, а сказать что-то очень важное и глубоко волнующее.
Он всегда начинал невзначай с самой глубокой мысли, которая у него только отыскивалась в закромах мозга, а она отвечала так легко и просто, как будто с каждым встречным говорила о снах, космосе или переселении душ.
Эти разговоры были похожи на внезапный ливень, заставший прохожих прямо посреди улицы в июльскую жару. Когда от крупных разящих капель хочется не прятаться, а, наоборот, подставлять им лицо и каждой клеточкой кожи впитывать желанную живительную свежесть. Но это безумство всегда быстро проходит. Спустя секунды после последней капли никто уже не вспоминает о дожде и шагает дальше по своим делам, лихо огибая лужи и подставляя лицо теперь уже вышедшему из-за туч солнышку.
Так было и с ними. На прощание они неловко кивали друг другу и расходились. Он – к семье, жене и дочке. А она исчезала в своей жизни, о которой он ничего не знал и знать не хотел.
Петров выкрутил ключ вправо, машина завелась, осветив фарами щербинки и узлы на коре ближайших сосен. Надо поспать. До утра оставалось несколько часов.
На парковке возле дома мест не было, и он, в надежде смотаться раньше, чем проснутся соседи, заехал левой стороной своего хетчбэка на тротуар. Ему не хотелось мешаться. Он ненавидел это гадкое чувство стыда от совершенного им неблаговидного поступка.
По стеклу снова заморосило. Петров уже собирался выходить из машины, открыл дверь, взял полицейскую фуражку, ключи от дома и телефон. Но потом… Совершенно непонятно, как такое произошло, возможно, это вышло спонтанно, а может, Всевышний как-то неуклюже повернулся там на своих небесах и Петрова невольно зацепило это божественное движение, приведшее к тому, что его большой палец за несколько коротких секунд совершил красивый танец по выпуклым клавишам. Раздались гудки. Один. Два. Три. Четыре. Стук сердца оглушал автомобильный салон, и Петров уже готов был нажать отбой, но в трубке раздалось сонное:
– Алло.
– Даша, прости, но мне очень надо поговорить… Вот выслушай меня как… э-м-м… священник, я буду просто говорить… тебе даже не надо отвечать, если не хочешь…
– Блин, Олег… – ответила она сонно, с еле заметным раздражением. Потом замолчала, а в трубке что-то зашуршало.
– Даш?
– Сейчас, погоди…
Петров потянул дверь обратно на себя и откинулся на сиденье. Вдруг ему показалось, что какая-то тень прошмыгнула у подъезда. Сквозь капли на лобовом стекле он попытался всмотреться: может, кто-то из соседей спешил домой в столь поздний час, – но так никого и не увидел. Лишь темный дом с парой горящих, будто у кошки, янтарных глаз-окон уныло глядел на него. Вскоре в трубке Петров услышал уже более свежий голос, продирающийся сквозь ночную тьму:
– Да я… чайник ставила… Говори… Что случилось?