– Даша, прости, но мне очень надо поговорить… Вот выслушай меня как… э-м-м… священник, я буду просто говорить… тебе даже не надо отвечать, если не хочешь…
– Блин, Олег… – ответила она сонно, с еле заметным раздражением. Потом замолчала, а в трубке что-то зашуршало.
– Даш?
– Сейчас, погоди…
Петров потянул дверь обратно на себя и откинулся на сиденье. Вдруг ему показалось, что какая-то тень прошмыгнула у подъезда. Сквозь капли на лобовом стекле он попытался всмотреться: может, кто-то из соседей спешил домой в столь поздний час, – но так никого и не увидел. Лишь темный дом с парой горящих, будто у кошки, янтарных глаз-окон уныло глядел на него. Вскоре в трубке Петров услышал уже более свежий голос, продирающийся сквозь ночную тьму:
– Да я… чайник ставила… Говори… Что случилось?
Стараясь не хлопнуть дверью, она осторожно вошла в дом. Свекровь и дочь наверняка уже спали, она не хотела их тревожить. Липкая тяжесть усталости давила на все тело. Работа, работа, работа, в голове под конец дня вздулась такая пустота, что она толком не могла вспомнить, что же такого она сегодня делала, что высосало из нее все соки. На полу в прихожей не было ботинок Олега – видимо, он сегодня снова задержался. Снова? Какое противно-шершавое слово. Она скомкала его и прошла в комнату. На широком диване слева, ближе к окну, спала Катя. От возможного падения на пол ее защищал широкий подлокотник и стенка из спинок стульев. Место у шкафа, где спал обычно Олег, пустовало. Осторожно, чтобы не разбудить дочь, она присела на краешек дивана.
Слабая, брезжащая на задворках ее сознания мысль о том, что у них с Олегом совсем ослаб контакт, вдруг отчетливо вырисовалась и, казалось, стала заполнять все пространство не только ее головы, но и комнаты, всего дома и даже мира. Ей стало грустно от осознания того, что связь между ней и мужем таяла. А любовь? Осталось ли хоть что-нибудь от нее между ними?
Полоска белого луча пробежала по потолку и исчезла где-то в темном углу за шкафом. На его глянцевой дверце вытянулся светлый прямоугольник от заглядывающего в окно фонаря. Посреди этой геометрической фигуры качалась темная, похожая на лапу чудовища, тень дерева. Лапа махала ей и будто куда-то звала. Она отвернулась от нелепой картинки, покорно принимая то, что этот образ будет ей мерещиться и в следующих жизнях.
В коридоре послышались шаги, а следом и негромкий женский голос:
– Олежа, ты?
В груди что-то заволновалось, а воздух вокруг как будто бы сделался густым и вязким. Она все же разбудила свекровь. Дверь в спальню открылась. Свекровь кинула быстрый взгляд на тихую комнату и, немного постояв, со вздохом притворила за собой дверь, оставляя маленькую щелку. Их отношения никогда не были идеальными. А точнее, были вежливо-холодными. Они просто сосуществовали с этой женщиной в одном доме, в одной семье, в одной жизни, не выказывая друг другу ни любви, ни ненависти.
Она легла на постель рядом с дочерью и закрыла глаза, но сон не шел. Чувство томительного ожидания тревожило ее и отпечатывалось на внутренней стороне век сиренево-золотистыми пятнами. Тогда она вновь открыла глаза и посмотрела на дочь – Катя лежала на ее месте, подтянув к себе худые ножки и согнутые в локтях руки. Из скрюченных кулачков торчали пальчики, рот был приоткрыт. Катя посапывала. Казалось, даже во сне из каждой клеточки малышки сочились боль и напряжение, которыми она старалась оправдать свое существование в этом мире, старалась быть лучше каждый новый день.
Катя лежала так, как будто ее держали в каком-то узком ящике настолько долго, что, высвободившись из заточения, она все еще хранила то положение, в котором была, и не могла расправить свое тело.
Она потянулась к дочери и нежно провела ладонью по ее спине: Катя тихонько застонала.
В коридоре хлопнула входная дверь, звякнули ключи, послышался голос Олега. Что-то опять стало волноваться внутри нее, расползаться и заполнять все ее существо. Она улыбнулась.
Убавленные до минимума голоса переговаривающихся мужа и свекрови наконец полностью стихли. Свекровь прошаркала по полу в свою комнату, а в ванной полилась вода. Она попыталась представить себе, как Олег подставляет свои красивые руки под кран и резко отдергивает их от ледяной воды, потом сильнее выкручивает рычаг смесителя в сторону красного кружка на заляпанном налетом металле и снова подставляет руки. Чувствует, как кожа становится теплее и теплее, и это тепло размораживает его, распаривает покровы и расслабляет сердце. Потом он смотрит на себя в зеркало и видит усталое, заросшее щетиной, но все еще красивое лицо. Мокрой рукой убирает назад взъерошенные черные волосы. Улыбается, нет, странно скалит рот, при этом глаза остаются пустыми и непроницаемыми.