Когда она очутилась в подъезде, все стало чувствоваться в разы ярче и острее. Мигающие лампы, подпаленные чьей-то зажигалкой, плавились на стенах и роняли на бетонные ступени капли жидкой огненной массы. Незакрытые подъездные окна оголтело громыхали беспощадными ударами. Она глянула в колодец лестничного пролета: изломанная поворотами спираль этажей уходила в бесконечность. Ей показалось, что у их дома отвалилось дно, и вместо площадки первого этажа под ее ногами чернеет стылая бездна. Нина отпрянула к стене и закрылась руками. Вдруг на затылке зашевелились волосы: она ощущала, что сейчас кто-то тайком следит за ней.
Эти быстрые, словно острые искры бенгальского огня, взгляды вонзались в кожу и оставляли на ней подпаленные отметины с запахом жженого волоса. Она знала, что грядет что-то страшное и, возможно, она скоро умрет, это таинственное нечто изловит ее, чтобы выбить из нее душу.
Но она справится. Ради Олега, ради Кати. Хватаясь за стертые до гладкости перила, она зашагала вниз, ступень за ступенью. Всего-то нужно было пройти пять лестничных пролетов.
Когда она миновала один этаж, звякнула пряжка ремня. Олег разделся, лег на свое место рядом с Катей и, задержавшись на мгновение взглядом на вытянутом светлом прямоугольнике на дверце шкафа, криво ухмыльнулся, будто осуждая себя за безрассудство, а потом сомкнул глаза и тут же раскатисто захрапел.
Почти не дыша, она выскочила на улицу и согнулась пополам, опершись руками о колени. В неровной, похожей на Крабовидную туманность луже она увидела его. Точнее, в луже отражалась только его голова. Голова того самого таинственного пожирателя душ, что охотился за ней в подъезде. Она не видела его лица – лишь широкое поле черной шляпы, из-под которого торчал квадратный подбородок. Было в этом подбородке что-то до боли ей знакомое и в то же время неведомое, леденящее сердце. Сквозь шум ветра послышался стук каблуков об асфальт. Гулкий тупой топот толпы по пустому двору. В отражении лужи появилась еще одна шляпа, и еще одна, и еще. Они все окружили ее и безмолвно ждали.
Она выпрямилась и обернулась на дом. Мрачно-серые стены ее пятиэтажки вдруг стали трястись и идти трещинами. Балконы с протяжным скрипом гнулись, сминая металл и отрывая от основания дома целые куски бетона. Стекла остервенело звенели, каркасы окон лопались хлопками, пыль поднималась густыми серыми клубами. Дом рассыпался, будто неумело построенный песочный замок. Она хотела кинуться к подъезду, но ее мягко придержали за запястье. Нина собрала все силы, какие у нее остались, чтобы суметь вырваться.
– Олежа! – закричала она. – Олежа, выходи!
– Нина! – в бесконечном мраке раздавшегося грохота она услышала голос Олега и бессильно повисла на руках охотников. Последнее, что выхватили ее глаза, были нежные оранжевые всполохи рассвета в безумном графитном небе, которые намалевал какой-то бездарный художник-самоучка.
– Нина! – снова прокричал Олег и вскочил на диване. Катя мирно спала. Он сглотнул и стал дышать глубже, пытаясь унять частое сердцебиение. Трясущимися руками он схватил телефон. Часы показывали без пяти минут шесть. Скоро прозвенит будильник.
Чтобы не будить Катю так рано, он поднялся, тихо сгреб форму со стула и вышел в коридор.
В ванной открыл воду и подставил под холодную струю ладони. Набрав полную лодку, срубленную наспех из длинных тонких пальцев, он немного раздвинул клиновидное дно и выпустил через узкую пробоину воду. Он не мог понять, действительно ли Нина вчера приходила к нему на кухню или это ему привиделось? Олег все набирал и выливал воду, наверное, он простоял так целых полчаса, наконец в дверь ванной постучали.
Олег открыл. В коридоре растрепанная и в ночной сорочке стояла его мать.
– Олежа, я слышала, ты кричал. Опять она снилась?
– Мама!
– Да я что… вчера просто день памяти Ниночки был, а ты забыл… Я там блинов напекла и вино открыла. Помянуть бы надо…
– Поменьше налегать мне надо… Да и не нужно мне это… Совсем не нужно.
– Но как же помянуть-то?
– Лучше в церковь зайду сегодня, помолюсь.
– Ох, сынок!
– И с Катькой больше времени проводить буду, хватит уже страдать. Жизнь одна.
Олег закрыл перед носом матери дверь, выдавил из высокого синего баллона на ладонь загогулину белой пены и принялся поспешно бриться.
До начала рабочего дня оставалось двадцать минут. Петров все никак не мог отделаться от навязчивых мыслей, преследующих его с ночи. Ко входу в отделение спешил Кольцов. Яркий, нарядный, ему не хватало только букета цветов, чтобы любая красотка, сверкая пятками, бежала к нему на свидание. Но в руках у него был бумажный пакет с жирными пятнами разного калибра: наверняка пирожки или бутерброды. Олег поспешил отвернуться, чтобы коллега невзначай не заметил его. Успеет еще наболтаться с ним за весь день.