Наташа сделала неровный шаг, потом второй, сердце зашлось, в глазах побелело. Наташа вытянула руки вперед и, шаря в пустоте, поковыляла к спасительному бортику кроватки. Когда она уже была готова упасть, пальцы крепко ухватились за твердую деревянную опору. Немного отдышавшись, Наташа подняла голову: дочь отчаянно молотила ручками и ножками по воздуху и истошно орала.
Наташа улыбнулась, погладила дочь по головке, нащупала в кармане толстовки сухой пряник и всучила его Насте. Хриплый крик наконец сменился тишиной и торопливым причмокиванием.
Паха принес с улицы свежесть с длинным шлейфом перегара. Наташа вышла в коридор. Рот ее ощерился в язвительной улыбке:
– Явился, на!
Паха, немного пошатываясь и кряхтя, стянул сначала один ботинок, потом другой.
– Опять где-то без меня жрал, на?
Паха молча снял пуховик, поднял глаза на вешалку, но, в очередной раз вспомнив, что там не было крючков, аккуратно пристроил его на обувную тумбу, на которой уже валялась куча грязного шмотья, бутылок и скомканных газет.
– Че молчишь, а? – Наташа, прихрамывая, подковыляла к нему. Паха понуро стоял перед ней. Руки его висели вдоль тела. В одной из них лежала книга. – Я тебя спрашиваю, чухон! – Наташа принялась колотить мужа в грудь.
– Э-э-э, женщина, че творишь? – Паха выставил вперед руки, укрываясь от ударов за тяжелым фолиантом.
– Гони мне пивас тогда!
– Сама шкандыбай!
– Сколько сегодня было?
– Нисколько.
– Паха, че, на? А Настюху на че кормить, а?
– Встань с дивана и свари еды нормальной. Хотя бы макарон. Ведь есть же. Ты женщина или бомжара какая-то?
– Да ты совсем попутал, что ли, Пах? Куда мне встать, я еле хожу.
– Тогда надо и ее отдать. Так лучше будет. Для всех.
– Да ты что? Отец хренов, как отдать? Она ж наша!
– Дура, так ей же самой лучше будет. Подумай о дочери, на!
Губы Наташи затряслись. Одутловатое лицо искривилось так, что глаза стали совсем щелками. Наташа по-детски захныкала.
– Совсем долбанулся… Настюху отдать. Дитяко родное… Изверг ты, а не отец. Это тебя надо отдать! Сделать тебе… как его… харакири, на! И в лес. Земле тебя отдать, изверг, а!
Паха прыснул.
– Предать!
– Чего?
– Не отдать земле, а предать, дурында.
– Ах ты чухон! – Наташа снова кинулась на Паху, но била его теперь слабо. Кулаки поднимались и шлепались хилым камнепадом на старый коричневый свитер. Вдруг Паха поймал руки жены и со всей силы затряс ее:
– Я сказал, тебе… что так будет лучше, на!
Настя заверещала из детской комнаты. Наташа вырвалась из жгущего запястья захвата и, плюнув Пахе в лицо, поковыляла к дочери.
Когда через время она вернулась, Паха уже перешел из коридора в зал, где они обычно отмечали какой-нибудь праздник с бездомными друзьями. Большую часть комнаты занимал огромный раскладной стол. На нем грудились тарелки, усыпанные пеплом и окурками, пустые бутылки, кружки с коричневым налетом и сколотыми краями и куча других непонятных и ненужных Наташе вещей. На подоконнике маячил пластмассовый горшок с засохшей веткой. Помимо этого, в комнате были диван, телевизор, который никогда не включался, две табуретки и шкаф с книгами Наташиной матери.
Наташе стало настолько безразлично ее окружение, что вся эта обстановка давно превратилась для нее в одно сплошное серое пятно, которое и было ее реальностью. В комнате иногда что-то появлялось, но Наташу это особо не удивляло. Даже если это что-то ходило, гоготало, опрокидывало в себя стакан с чем-то пахучим, а потом, кряхтя, утирало рот и порой, пока не видит Паха, щипало ее за задницу.
Сейчас дверцы книжного шкафа были открыты. Паха больше не выглядел пьяным, он стоял на ногах уверенно и казался даже чем-то чересчур озабоченным. Указательный палец его правой руки медленно плыл вдоль цветных корешков, потом резко останавливался. Тогда Паха хватал заинтересовавший его томик и, пролистав пару страниц, либо возвращал книгу на место, либо швырял ее на пол. По всему залу валялись обрывки страниц, куски переплетов и пустые корки обложек.
– А все же твоя мамаша была хорошей училкой и знала толк в литературе, – сказал Паха, не оборачиваясь, будто почувствовал Наташу спиной.
– Ты че, Пах! Где ты и где книги, а?
– Обижаешь, на! Я любил читать. До того, как мы… ну эта…
– Завалили Санька?
Паха обернулся и прожег ее взглядом:
– Че мелешь, дура!
– А че не так?
Паха покачал головой.
– Я не убивал Санька. И ты не убивала.
Наташа откинула назад голову и затряслась от хохота.