– Да ну, на! А че он тогда под машину кинулся, а, на?
– Это была случайность. Ну бывает так, Натах!
– Он увидел нас вместе и побежал на дорогу. Это мы его убили, Пашуня! Да-да-да! И я, и ты. Мы убийцы.
– Заткнись! – крикнул Паха. Его трясло, он медленно вернул на полку книгу, которую держал в руках. Повернулся к Наташе и произнес, выделяя каждое слово: – Мы. Не. Убийцы.
– И это все моя мать, твоя любимая учителка по литературе, виновата. Это она меня сделала такой.
– Какой – такой?
– А ты не знаешь, Пашуня, не? Такой, которая кидается на каждого, кто проявит хоть чуточку тепла. Моя мамаша лишила меня отца, сдвинутая на всю голову психопатка… Если бы не она, я бы не бросила Саньку и не посмотрела бы на тебя в тот вечер.
– Да ну на!
– Да!
– Какого хрена ты вообще вытаращился на меня тогда?
– Я… я… ты мне нравилась…
– Да ну на!
– Я серьезно, Наташ, ты ведь знаешь это…
– А Саньке я не нравилась, он любил меня, понимаешь, Паха?
– Ах ты ж, тварина!
Паха подскочил к ней, схватил за плечи и стал отчаянно трясти. Комната заметалась в глазах Наташи.
– На меня! – заорал Паха. – На меня смотри!
Лицо его было заросшим, изрубленным морщинами. На всклокоченных волнах темных волос белели седые нити. И без того черные глаза сверлили ее гневом и отчаяньем. Внутри Наташи вдруг что-то щелкнуло, вскрылось, как давно ноющий нарыв или никак не желающий лопаться старый вялый воздушный шарик.
– Если бы он только остался жив тогда, Паша… – Из глаз Наташи полились быстрые крупные капли. – Если бы только не умер…
– Если бы он не умер… умер бы я…
Наташа опять зашлась в громком хохоте. Хватка Пахи ослабла на плечах жены. Он брезгливо откинул ее и снова пошел к шкафу.
Отдышавшись, Наташа подняла на мужа голову:
– Отчего бы умер-то, а?
Паха молча листал первую попавшуюся книгу, даже не задерживаясь глазами на строчках.
– Может, от любви, а? – Наташа продолжала. Голос ее резал комнату на лохмотья. – Да хрена с два! Ты меня никогда не любил. Тебе просто захотелось обыграть его. Стать лучше. Тебя раздражало его преимущество, его превосходство. Во всем. В мускулах, в уме, в силе духа, на! Да! Во всем и всегда Санька был лучше тебя! А тут на-те, Наташенька появилась. Тихоня такая, дочка литераторши, влюбилась в твоего лучшего друга. И как же это не в тебя, а? И здесь Пашуту обскакал Санек.
Паха замер. Он поднял взгляд и сверлил им забитые книгами полки.
– А знаешь… Да… Ты права во всем. Во всем, кроме одного.
– Не, не, не… Нет.
– Да, Натусечка! Да, я любил тебя с самого первого дня, как ты появилась в нашей школе. С самого первого, на хрен, взгляда.
Наташа по стене осела на пол. Она свесила голову на грудь и заплакала еще сильнее:
– Зачем? Зачем? Ведь он был твоим другом. Почему ты не оставил нас в покое, не перетерпел?
– Он умер не из-за моей любви к тебе.
– Но он умер.
– Но не мы!
– Я не знаю.
– Посмотри, на какого ты стала похожа! А дети. Как ты можешь так с ними?
– Это все из-за него.
– Ты готова кого угодно обвинить… Мать свою, меня, даже Санька, но только не себя. Ты одна у нас страдаешь вот уже двадцать лет. Ты одна бедная и несчастная, на.
– Ты не лучше, на.
– Зря ты так, Натулечка.
– Это я зря? – Наташа подняла мокрое помятое лицо, и в нем Паха увидел подступающую к осени зиму.
Паха еще немного посверлил взглядом жену, потом махнул рукой и вышел в коридор.
– Давай-давай! – захрипела заплаканным голосом Наташа. – Иди давай! Никому ты не нужен.
Паха натянул пуховик, скользнул в стоптанные ботинки и, громко хлопнув входной дверью, пропал в подъезде.
– Давай-давай! – еще раз, уже тише, почти шепотом произнесла сама себе Наташа. – Никому ты не ну…
На плечи упала мертвая тишина. Тело сковывало холодом и неподвижностью. Из кухни доносилось лишь тиканье часов, из детской – покряхтывание Насти.
Щеки Наташи вдруг обожгло морозом, а руки зачесались так, что, казалось, стоит к ним прикоснуться, и раскаленная кожа тут же начнет слезать кусками.
Наташа глянула на угол комнаты и увидела, что прежде ровная линия стыка стен разорвалась и поехала вправо. Будто кто-то отсек острым лезвием часть комнаты, и она, как мягкий торт-мороженое, стала медленно плыть в сторону и оседать. Внутри Наташи жгло так, как если бы гигантское лезвие вместе с комнатой случайно зацепило и ее, и теперь стоит ей неосторожно шевельнуться, как верхняя часть тела вместе с костями, мышцами и внутренними органами так же начнет по ровному срезу сползать в сторону.
Она умирает? Наташа поднялась под потолок и увидела, как все поменяло форму, преобразовалось. От этого закололо в подушечках пальцев и засосало под ложечкой. Если бы она сейчас распалась на атомы, они бы смешались с атомами стен, и никто ничего бы не заметил. Вокруг были бы лишь руины, гора бетонных кусков с остатками рисунков прошлого, которые примутся изучать и исследовать уже другие, кто-то на порядок выше.