– Годится! – сам себе сказал мальчик, встал с пола и подошел к полке, где в окружении тонких и толстых коричневых деревьев стоял круглый домик. Это была его самая любимая игрушка. Иногда ему даже казалось, что круглый домик по-настоящему отвечает ему в игре, а иногда даже не слушается его и начинает играть по своим правилам.
Мальчик приставлял фонарик и так и эдак. И за осинкой, и рядом с сосной – все было не то. Наконец, сдавшись, мальчик выбрал другую полку и раздраженно прилепил фонарь на гладкую деревянную поверхность. Теперь одноногий красавец замыкал линию фонарей, стоящих вдоль улицы, которая начиналась от здания, похожего на школу, и заканчивалась у пластмассового магазинчика с маленькими круглыми лампочками. Сейчас, при свете дня, крохотные шарики были выключены.
Она водила глазами по полкам мальчика, но никак не могла найти ничего похожего на игрушечную больницу, да и фигурок в белых колпаках с красным крестиком тоже не наблюдалось.
Когда она подумала о колпаках, мальчик вдруг застыл на месте. Ей даже показалось, что он еле заметно пошевелил плечами, словно пытался таким образом нащупать постороннее присутствие в комнате. А ей ой как не хотелось, чтобы ее обнаружили. Она даже перестала дышать в надежде остаться незамеченной. И мальчик не обернулся, но отчего-то быстро вскочил на стул, дотянулся до дальней верхней полки и достал белую коробку, которая была не видна из-за шторы.
Он смотрел на находку с восхищением, как бывает, когда случайно обнаруживают давно позабытую вещь.
Мальчик медленно спустил со стула одну, а потом вторую ногу, сел лицом к свету, льющемуся из окна, пристроил коробку на коленки. Сверху, на крышке, толстым слоем лежала мохнатая пыль. Мальчик набрал побольше воздуха, сложил губы в трубочку и…
Еще до того, как он выпустил струю воздуха на пыльную крышку, у нее жутко зачесался нос, и она а-а-ап…
– Кто здесь? – Он повернул голову в ее сторону.
Перед тем как чихнуть, она успела спрятать лицо в ладони и отвернуться, но все же краешком периферического зрения успела ухватить цвет его глаз – бесконечный небесный ультрамарин.
– Чхе-е-е-е! – выдохнула она. Рука дернулась, а очки слетели с носа. Кое-как она нацепила толстую оправу обратно и, вглядевшись в изображение за линзами, вздрогнула. На нее смотрела медсестра в голубой униформе.
– Будьте здоровы, Алиса Федоровна! Да это я… Решила тут протереть вам окно. Больно пыльное. А вам ведь надо чистым воздухом дышать. А еще лучше на улице посидеть. Сегодня погода – благодать. Солнышко, птички, все цветет. Вот домою и отвезу вас на прогулку, хорошо?
Алиса Федоровна кивнула, но, видимо, у нее плохо получилось. Медсестра сочувственно улыбнулась и как ни в чем не бывало продолжила елозить мокрой тряпкой по стеклу.
День и правда был божественно прекрасным. Зинаида Григорьевна шла по прогретому солнцем асфальту и напевала себе под нос. Ей не хотелось, чтобы прохожие подумали, что она ку-ку, и поэтому старалась петь как можно тише, но иногда, увлекшись полнотой охватившего ее момента, забывалась и выпускала изо рта звонкую, искрящуюся энергией и жизнью ноту.
В такт напеваемой мелодии Зинаида Григорьевна цокала широкими подбитыми каблуками и постукивала тонкой тростью. Подол ее легкого синего платья в мелкий горошек трепыхался между ног, а терракотовый жакет из тафты деловито поскрипывал при каждом взмахе рук: шеньк-шеньк, шеньк-шеньк.
Вдоль узкого тротуара росли старые тополя, почти готовые укутаться в облака пуха. За деревьями мелькала непроницаемая белая бетонная стена в красивый ровный ромбик. Над забором разливалась утренняя лазурь и гоняли писклявые стрижи. Вскоре белые плиты забора закончились, и Зинаида Григорьевна оказалась у сторожки с автоматическим шлагбаумом. За ним, в глубине огороженной территории, высилось современное двухэтажное кирпичное здание с покатой крышей. На фасаде крупные объемные буквы соединялись в слово «Спасение», а ниже, на стене у крыльца, к которому вел пологий пандус, висела табличка, гласившая, что в здании находился психоневрологический интернат.