«Да откуда?» – спросила себя Зинаида Григорьевна, глаза ее горели недоумением и одновременно возмущением. Она кинула конфетки обратно в карман и прошла на территорию интерната.
– Умерла? – переспросила Зинаида Григорьевна уже знакомую ей полную медсестру. Они сидели на скамейке за зданием. Медсестра шумно выдохнула дым из накрашенных розовым губ и стряхнула кончиком пальца пепел с сигареты.
– Да, несколько дней назад. Ее дочь… вернее, Дарья, ну женщина, которая ухаживала за Игнатовой перед тем, как ее определили сюда, забрала тело… Думаю, уже похоронили… А почему вы спрашиваете? Она же вам никто.
– Да, я знаю… – Зинаида Григорьевна смутилась. Она не знала, куда себя деть от этого неловкого вопроса, и поэтому поскорее поднялась со скамейки. – Она… ну Игнатова… обычно сидела на прогулке рядом с Галей Сомовой… моей приятельницей… поэтому я ее запомнила. Извините, я пойду.
Зинаида Григорьевна заторопилась к шлагбауму.
– Эй, погодите! – крикнула медсестра. – А вы знакомы с Дарьей этой?
Зинаида Григорьевна зачем-то кивнула.
– Вот, передайте! – Медсестра подошла к Зинаиде Григорьевна и протянула ей клочок бумаги. – Нашли у нее под подушкой, когда снимали белье.
Зинаида Григорьевна развернула бумажку. На клетчатом клочке были криво написаны одиннадцать цифр и еле как выведенная буква Н.
– Не пойму, она это написала или нет. Вроде не должна была. Ведь уже совсем не соображала ничего. Но на всякий случай передайте. Вдруг важное что…
– Да, да, обязательно…
Зинаида Григорьевна положила записку в карман, снова кивнула и пошла к выходу. На трамвайную остановку она бежала не оглядываясь. Рука в кармане все время теребила то морские камушки, то шершавый клочок, а над головой в чистом небе, казалось, лукаво щурились большие синие глаза.
11. Стрекоза
Кольцов с довольной ухмылкой наблюдал, как Мишка собирался на утреннюю пробежку. Новенькие найки кислотно-салатового цвета, добротная спортивная толстовка и штаны: сын отражал Кольцову его собственную значимость. В том, что Мишка рос таким спокойным, неотсвечивающим и в целом уважающим отца малым, была полностью его заслуга. После ухода жены Кольцов не сплоховал, а сдюжил сам, без чьей-либо помощи поднял сына. Пахал на работе не просто так, а ради того чтобы Мишка ни в чем не нуждался, вкладывался не просто так, а ради высшей цели – вырастить достойную себе замену.
Ровно в тот момент, когда Кольцов уже успел присвоить самому себе титул хорошего отца, Мишка наклонился завязать шнурки и из узкого кармана его толстовки выпала электронная сигарета.
Боль от падения с небес на землю вырвалась изо рта капитана Кольцова матерным словцом. Он в два шага подлетел к Мишке, схватил его за грудки и с силой поднял к стене. На фоне голубых обоев в бежевый цветочек перекошенная мина сына показалась ему ужасно жалкой. Мишка беспомощно дрожал, но его взгляд был абсолютно непроницаемым.
– Сучонок такой, жабры травить вздумал, да? – крикнул Кольцов. В нос Мишки ударил запах нечищенных зубов отца.
– Отвали! – Мишка постарался выплюнуть слово сквозь плотно сжатые зубы, но это не помогло ему скрыть приторно-дымный запах изо рта.
– Да я щас отвалю тебе! – Кольцов сдавил воротник сына сильнее, но Мишка не сдавался и еще пристальнее уставился Кольцову в глаза. Губы его стали синеть, из уголков обоих глаз синхронно выкатились две крупных слезы. Кольцов наконец ослабил хватку. – Еще не дорос, гаденыш, понял? Нюни сначала свои подотри, а потом уже смоли, ясно?
– Отвали! – раздраженно повторил Мишка и, резко откинув руки отца, добежал до двери своей комнаты и скрылся за ней. Щелчок замка поставил точку в этом разговоре. Но Кольцова это не устроило. Он бросился вслед за сыном.
– Да что б твоя мать сказала, а, гаденыш? – Он стал шарашить по двери короткопалой ладонью.
– Что ты псих! – прозвучал глухо голос Мишки.
– Кто ты, сосунок, и кто я? – крикнул в щель между дверью и косяком Кольцов, как будто так его должно было быть лучше слышно. – Разницу улавливаешь? Ты в этом доме живешь за счет меня, и вообще ты еще жив, а не сгнил на улице с нариками благодаря мне, ясно?