– Так, все, хватит. Пошли, Кольцов! – Петров открыл подъездную дверь, впуская напарника.
Виолетта Михайловна развернула коляску с Катей в сторону тротуара.
– Мама, аккуратнее только… – крикнул ей вдогонку Олег, когда Кольцов уже скрылся в подъезде.
– Я что, в первый раз, что ли, Олеж, иди уже давай! – не оборачиваясь, крикнула Виолетта Михайловна.
Олег покачал головой, еще немного посмотрел на удаляющуюся коляску с дочкой и скрылся в темноте подъезда.
– М-да, – протянул Кольцов, рассматривая потрескавшиеся стены подъезда Петрова. – Че ремонт не забабахаешь с соседями? Живете как в бараке каком-то…
– Кольцов, не начинай, а!
– А что я? Ты же тут живешь.
– Вот именно, и я знаю, что кроме меня это никому не нужно будет.
– Ты просто слабохарактерный, Олеж, – тяжело выдохнул Кольцов, когда ступил на лестничную клетку третьего этажа. Он остановился, чтобы отдышаться.
– Вот приди и сделай, заодно характер свой покажешь!
– Ох и дерзкий ты, Олежа. – Кольцов продолжил свое восхождение. – Лучше б с Дашкой своей был таким смелым.
– Че ты к ней прицепился?
– Хорошая девка, а ты ее динамишь.
– Да мы просто общаемся.
– Угу, видел твое лицо, когда ты просто с ней общаешься.
– Да черт, знаю, знаю… Но… мне все время кажется, что Нина подумает, что я предатель.
– Нины больше нет и уже не будет, ты же знаешь, а у тебя Катька и мать твоя не вечная, тебе надо снова жениться, ты еще ого-го у нас!
– А сам-то че не женишься снова?
– А я больше не верю в любовь. Любовь – это зло, а женщины – его приспешницы. А Тонька моя – самая главная из них. Это ж надо было бросить сына! Ладно от меня сбежала, шельма, но от Мишки! Холера драная. Я и без нее Мишку воспитаю, хоть мужиком сделаю. А то сосунки маменькины сплошные вокруг… еще одного такого делать – себе дороже.
– Бедный Мишка.
– Чего? – Кольцов удивленно глянул на Петрова.
– Ничего, – весело проговорил Олег и вставил ключ в замок двери. – Есть пошли, знаток человеческих душ.
Спустившийся вечер не принес долгожданную прохладу. Мишка шатался по району, бездумно сворачивая то на одну, то на другую улицу. Воздух был влажным и таким плотным, что Мишке казалось, будто он разрезал собой эту липкую субстанцию, а она оставалась на его одежде и голых участках тела мельчайшими частичками. На эти частички налипали новые частички, и тело его тяжелело все больше и больше. В какой-то момент ноги сами повели Мишку дорогой до Филькиной кручи, потом до сквера и наконец остановились у киоска двора дома № 45.
В маленьком окошке желтого киоска его встретила щербатая улыбка Хамида. Хамид кивал и поддакивал на любое желание Мишки. Малина, апельсин, кока-кола, а вот этот новый вкус «блю краш» он еще не пробовал. Мишка протянул влажную скомканную купюру в окошко. Хамид забрал деньги, положил что-то на ладонь и бережно согнул Мишкины пальцы, будто в его руке теперь хранилось настоящее сокровище, с которым нужно обходиться очень бережно. Мишка вытащил сжатый кулак из окошка и, не раскрывая его, засунул в карман спортивных штанов.
Мишка пошел в свое убежище между тополями и садиком. На полдороге он обернулся и посмотрел на киоск, и в этот момент он представил Хамида. Даже сейчас в его голове загорелый худой таджик смотрел на него и вежливо улыбался. И в этой улыбке, казалось, разливался океан тепла.
Когда Мишка уселся у ствола, чтобы завязать болтающийся шнурок на кроссовке, он не сразу заметил торчащие из-за второго тополя ноги. Сердце резко подскочило к горлу и гулко плюхнулось назад. Мишка наконец разглядел знакомые сланцы.
– Ё-ка-лэ-мэ-нэ, ты че тут делаешь, пацан?
– Исаак.
– Исаак-Масаак, напугал, говорю. Фух! Подумал, может, трупак бомжа какого лежит. У нас такое часто можно встретить.
– Ты так и не сказал, как тебя зовут.
– Да, точно… – Он достал дудку. – Мишка я. Ты же не против, Исаак?
Исаак пожал плечами:
– Это вредно.
– Не вреднее, чем жить с моим папашей. – Мишка поднес дудку к сухим губам.
Исаак уставился на него. Глаза его горели одновременно любопытством и осуждением.
– Ой, Господи, ладно, буду в другую от тебя сторону выдыхать.
Через какое-то время Исаак спросил:
– Отец же не просто так ругает тебя, он заботится о тебе и твоем здоровье.
– Да хрена с два. Ему плевать на меня. Думаешь, он весь такой правильный? Да он больше думает о себе, что о нем скажут другие, кого он воспитал да какой у него вырос сын и бла-бла-бла. Дети – это проект, понимаешь, который нужно защитить. А не защитишь, значит ты лузероид, тьфук, говно на палочке, а отстоищем в обществе никому быть не хочется. И моему отцу в первую очередь. Он лучше меня сгнобит, чем признает, что профакапился. Так что не мое здоровье его заботит, а своя собственная репутация.