Анюта приняла протянутую чашку.
– Наверное, мне нужно извиниться, но… я не знаю за что…
– Марина, не стоит! – Анюта подняла глаза, щеки ее горели румянцем и в оранжево-розовых лучах казались почти пунцовыми. – Я все прекрасно понимаю. Вы ведь тоже жертва в этой ситуации. Так что не надо мучиться. Это не ваша вина, а…
Анюта подавилась чаем. Она не смогла выговорить имя человека, который пытался ее убить, но в ее глазах читался невысказанный вопрос, беспокоивший ее все это время, что она находилась на реабилитации после нападения, и Марина вполне четко его считала.
– Вы его больше не увидите… Никто не увидит.
Анюта смотрела на Марину не мигая.
– У него нашли психические отклонения… признали невменяемым. И, Аня… Вы все же меня простите!
– За что? Это вина только вашего мужа. А с вами, так же как и со мной, случилась беда. Вы тоже жертва, и нечего тут извиняться.
– Я думала, что люблю его, а оказалось, что я его совсем не знала. Наверное, это и есть самое верное: не любить иллюзию, не создавать мыльный пузырь, а долго узнавать человека, прежде чем сделать насчет него выводы.
От старой липы к женщинам приближался Анатолий. Марина взглянула на него и ей отчего-то захотелось добавить:
– Дай Бог бы всем к этому прийти! Но вы, Аня, на правильном пути. Уверена, что у вас все будет хорошо.
Анюта улыбнулась кончиками рта. Марина опустила голову, посильнее закуталась в ажурную шаль и пошла к Антону и Мишке, без конца перематывающим на крыльце дома старую кассету с хитами девяностых.
– Прости, я не успел с чаем… Ты как с ней?
– Нормально. Она ни в чем не виновата. Послушай!
Анатолий присел на корточки у кресла и внимательно посмотрел на нее. Анюта нырнула пальцами под пиджак и достала из внутреннего кармана свернутый вчетверо лист с каким-то напечатанным текстом. То самое письмо, которое она отправила ему и которое попало в руки мужу Марины, жестокому маньяку с почты.
– Что это?
Она и сама не знала, что это было. Внезапно вспыхнувшая любовь, порыв чувств? Или помешательство? А может, дикий страх остаться одной и отчаянное желание быть хоть с кем-нибудь? Совпадает ли с действительностью теперь все, что там написано? Анюта не была уверена.
– Ничего, – ответила Анюта и принялась рвать лист. – Старые почеркушки.
– Можно взглянуть?
– Нет, лучше брось это в угли самовара, справишься?
– Да легко! – Анатолий встал и направился к столу у дома. Сейчас за ним никто не сидел, и он выглядел до жалости одиноким. Но на полпути Анатолий развернулся:
– Тебя заберет кто-то с дачи?
– Не-а. – Анюта улыбнулась и глотнула еще чаю. – Сегодня вечером я совершенно свободна.
Даша встала из-за стола. Она хотела пойти поискать Олега, но у бака с водой ее остановила собирающая в букет ромашки Наташа.
– Дарья… – Ее имя из уст родной дочери Алисы Федоровны прозвучало так по-чужому. Даша поежилась и сцепила руки на груди. – Я хотела сказать вам… Тебе… Спасибо.
Даша резко мотнула кудрявой головой, мол, не стоит. Но Наташа все равно продолжила:
– За мать спасибо тебе, Даш! Ну честно, если бы не ты…
Наташа протянула Даше букет.
– Не стоит, Наташ, – ответила Даша, но цветы все же взяла. – Я просто хотела, чтобы ей было хорошо… Я знаю, что ты всегда была ее дочерью.
– И ты! Если бы не ты, она бы, может, и не была счастлива, как с тобой все те три года. Об одном я только жалею.
Наташа схватилась рукой за край бака, ногами она топтала травинки на земле.
– О чем же? – спросила Даша.
– Что она не увидела, как я вышла из синьки и стала такой, как сейчас.
Наташа действительно выглядела намного лучше, чем в прошлый раз, когда Даша ее видела на остановке у Филькиной кручи. Опрятная одежда, свежая голова и даже немного макияжа, добавляющего ее лицу строгой женственности.
– Она видит, Наташ! Я думаю, она теперь все видит о нас.
Бориска и Лиза с заливистым хохотом выбежали откуда-то из-за деревьев и понеслись на них. Даша присела и, весело эгегейкнув, раскрыла объятия. Дети упали в ее руки.
– Мама, мама, иди к нам! – закричала светленькая Лиза и протянула ручку матери. Наташа шагнула к ним и, чуть помедлив, опустилась на корточки и положила руки на детей и теплое Дашино плечо.
Птицы умолкли. Закат выплеснул на сад остатки красного золота. Колко запищали комары. Где-то на реке заквакали лягушки. После происшествия с вилами все как-то стихли, сникли и стали потихоньку собираться домой. Отец Алексий все еще стоял в отдалении, у бака, и наблюдал через отверстия в штакетнике, обрамлявшем дачу, как народ рассаживался по местам в микроавтобусе. Ему отчего-то меньше всего хотелось сейчас выслушивать слова сопереживания и жалости, а тем более – причитания или советы, как теперь с этой рукой быть. В молитве он на время забылся, но рука все еще саднила и время от времени давала о себе знать.