Человек оперся о рукоять невода, приготовившись, судя по всему, стоять долго.
— Вы разговаривать умеете?
— А?..
Сомнений больше не было. Это не работник, а раб. Вспомнилась древняя речевка: «Мы не рабы! Рабы — немы!» Бедняга не умеет говорить, он нем, немец. Другое название немца — германец, тот, чей разум герметически замкнулся в себе из-за невозможности говорить с другими людьми.
И все же Верис не сдавался.
— Это что? — елико можно упростил он вопрос.
— Вот, — сказал немец.
Он перехватил рукоять поудобнее и вновь принялся грести.
Понимая, что делает недопустимое, Верис попытался войти с человеком в ментальный контакт. Неожиданно это получилось очень легко. Раб оказался привычно раскрыт для любого воздействия извне. Кажется, в нем не оставалось ничего собственного, даже ощущение натертой ноги и привычное чувство голода тонули в волнах радости и довольства.
— Ого! Ого-го! Ух, ты!.. — для передачи эмоций, захлестывающих душу раба, других слов не требовалось. И как называется его инструмент, он не знал: эта нувот — без пяти минут инглиш. Или — пиджин? — Верис не мог вспомнить, как жалкая пародия на язык называет сама себя.
Из-за прибрежного холма показался второй раб. Этот нес за плечами большой плетеный короб. Верис удовлетворенно улыбнулся. На этот раз он точно знал и наименование предмета, и его назначение. С полгода назад его внимание привлекла изящная идиома: «Наплести с три короба». Короба действительно плетутся из лозы, лучины или щепы. Но почему считается, что можно сплести два короба, но нельзя три? Вопрос этот задают лишь люди, потерявшие предлог. Неважно, что плетеный короб называется плетухой, сейчас речь идет не о том, что плетут сам короб, а что в нем находится нечто плетеное: плетушки, плетеницы, плети или переплеты. Такой короб можно взвалить на спину и отнести в потребное место. При желании второй короб можно нести на груди. Но ежели кто наплел с три короба, этого один человек вынести не может, третий короб, даже если он не тяжел, пристроить некуда.
А ведь плести можно не только плетни и плетки, но и слова. «Хитрости словоплетения» — так говорится о причудливых, запутанных, сказочных историях. «Суворов мне родня, а я плету стихи», — сказал величайший стихоплет былых времен. И когда рассказчик путается в извивах собственной истории, так что слушатель перестает верить, о таком тоже говорят: «наплел с три короба», — хотя плетеной коробки с лямками у завравшегося сказочника нет и в заводе.
Между тем (есть темы для размышления, а между этих тем еще и события происходят), так вот, между тем второй раб скинул короб, вытащил оттуда небольшой сверток, отдал товарищу (товарищ — тот, кто делает с тобой общую работу, производит один товар), а сам принялся упихивать в короб добытые из моря водоросли.
Верис с удовольствием продекламировал строки, что сами собой сплелись в мозгу, а потом пошел смотреть.
Первый раб сидел на песке и ел. Судя по тому, что совсем недавно наступил полдень, он полдничал.
Верис принюхался и скривился. Гадость страшенная! Такое не то что в рот засунуть — мимо пройти страшно.
Уже понимая, что ответа не получит, Верис сразу сунулся в ощущения бессловесной твари. Там царило прежнее благорастворение воздухов. Немцу чудилось, будто он сидит в удобном кресле под сенью дерева и вкушает нечто изумительное.
«Ух, ты! Ням-ням-ням!.. Вкуснотища! Кайф».
Вот оно, прямое доказательство, что мысли и даже ощущения лгут, а правдивы лишь слова.
— Почему? — выкрикнул Верис. — Это же неправда!
Наверное, не надо было этого делать, особенно находясь в ментальном контакте с рабом. Работяга разом ощутил, как свербят разъеденные соленой водой ноги, почувствовал тяжесть в усталых руках. Вместо аромата незнакомых яств на него пахнуло смрадом дрожжевой массы, которую он только что с таким аппетитом поедал. Несчастный вывалил свою пайку в песок и, спотыкаясь, захромал прочь. На ходу он громко хныкал и порой выкрикивал:
— Облом! Ой-е! Облом!
Второй раб даже не оглянулся. Он кончил набивать короб (почему — набивать? — он ничего не бил, а лишь упихивал водоросли плотнее), взвалил его на спину (опять же — почему взвалил? — короб никуда не валился) и бодрой рысцой последовал за товарищем.
«Оп-оп! Оп-оп! Ух, ты! Во, кайф!» — звучало в его мозгу.
Верис пожал плечами, подобрал брошенный инструмент и отправился следом за бежавшими рабами.
За холмом началась вполне обжитая местность. Кучились строения, ничуть не напоминавшие дом, но, несомненно, приспособленные для жилья. Остальная площадь была поделена на квадратики, и там зеленела какая-то растительность.