Поднялся, пошел к телепорту. Надо отдать книги, успокоить Аниту и продумать в подробностях, что делать дальше.
Слово «подробность» однокоренное с работой. Теперь-то он знал, чем работа отличается от игры и от понятия «дурью маяться». Работа делается всерьез.
Язык мал, а человеком ворочает. Скажешь верное, единственно правильное слово, а близкий человек не понимает или, хуже того, понимает превратно.
Превратно — воротит с правильного понимания, да не просто, а с переизбытком.
— Мы с тобой теперь навечно вместе, — произнесла Анита, прижимаясь к Верисовой груди, и в ответ услыхала истинные, но превратно понятые слова:
— Я не смогу навечно.
Анита вздрогнула и сжалась, словно Верис ударил ее по лицу в минуту, когда этого меньше всего можно было ожидать. И Верис, ощутив ложь, скрытую в правдивых словах, сказал то, чего не хотел бы говорить никому и никогда:
— Я не смогу навечно, потому что я должен умереть.
— Почему, умереть? Отчего? — испугалась Анита, мгновенно забыв о прошлом испуге.
— Просто умереть, от старости. Как тот старик на картинке. Поэтому веками моя жизнь измеряться не будет, даже один век вряд ли на мою долю достанется. Скорей всего проживу еще лет семьдесят, а потом умру.
— Фу-ты! — Анита выдохнула, словно воздух выпустила из ослабевшего тела. — Нельзя же так пугать! Помру, щас помру! Да семьдесят лет — это целая вечность! У нас разве одному только деду Мирче за семь десятков.
— Не понял, он, что, смертный?
— Конечно. Все люди смертные.
— И ты тоже?
— И я.
— Через сто лет ты умрешь?
— Куда мне столько? Раньше помру.
— Как же ты тогда можешь говорить о вечности?
— Вот потому и могу.
Потом Верис много думал над этими словами и понял их правоту, но тогда прочувствовал лишь бесконечную несправедливость происходящего.
— Я не хочу, чтобы ты умирала. И наш сын — тоже. Я хочу, чтобы вы были всегда.
— Глупенький!.. — Анита расслабленно ткнулась лицом ему в грудь. — Обещаю, что не умру и буду жить до самой смерти.
Они рассмеялись, снимая напряжение, так что стало возможно говорить о чем-то ином, но Анита через полминуты вернулась к поразившей ее теме
Тема — это когда говорят с тем и о том, что волнует и кажется важным.
— У вас там, за зеркалом, что же, получается, одни бессмертные живут?
— Кроме меня — все бессмертные, — нехотя ответил Верис.
— Ты поэтому оттуда ушел?
Верис задумался.
А, собственно, почему он ушел оттуда? Там у него было все, кроме бессмертия, но бессмертия нет и здесь. Кроме того на Ржавых болотах над ним непрерывно висит угроза прежде времени расстаться со своей короткой жизнью. Под защитой системы можно есть, пить, развлекаться, не думая, откуда все берется, а на делянках и огородишках, разбитых на буграх, что кучатся среди болот, приходится ломать спину и портить руки, чтобы вырастить, стомаха ради, скудный урожай капусты и турнепса. Надо отстаивать свой срок на засеках, карауля недобрых соседей, ухаживать за общинным стадом: козами и свиньями, умеющими находить пропитание на болотах. Ни одного преимущества нет у жизни на Земле, но почему-то покидать Землю не хочется. Хотя можно было бы уйти, забрав Аниту и Даля, снабдить их неуязвимостью, а самому остаться невидимым, чтобы ни мама, ни Линда не смогли его обнаружить. Линда со своей ненужной страстью, а мама — потому что век бы ее не видать. Весь отпущенный век, неважно, сто лет или всего семь десятков.
Хотя — то есть желая. Уйти можно только хотя, а Верис не хотел, чтобы Даль когда-нибудь стал таким же, как Линдины приятели. Макс, Микс, Леля, Леля. К Далю Линда подобрала бы какого-нибудь Дуля. И очень гордилась бы, что в ее свите есть смертный. «Он скоро умрет, представляете? Не обижайте бедняжку, ведь мы будем всегда, а его не будет».
Так вот, не будет таких шепотков и такой жалости! Довелось родиться смертным — живи сам по себе, а не в свите сумасбродной вечной девицы.
— Как случилось, что ты уродился простым человеком? — спросила Анита.
— Мама захотела, чтобы я когда-нибудь умер, и сделала меня смертным.
— Зачем?! — на одном выдохе ужас, удивление и боль за любимого человека.
— Понимаешь, они там бессмертны, неуязвимы и почти всемогущи. У них безо всяких хлопот есть все, кроме смерти, поэтому им смертельно скучно. Их уже ничто не радует и не развлекает. И вот моя мама решила поиграть в смерть и сделала меня. Когда мы рядом, она может читать мои мысли, чувствовать, что чувствую я — почти что быть мною. Это для того, чтобы испытать чувство смерти, когда я буду умирать. Мы умрем вместе, только я на самом деле, а она — понарошку. Для этого я ей и нужен.