Сделав подобный вывод, я взялся за его применение. Я проверил со всей тщательностью, на которую был способен, древнееврейский язык Сефера, и не преминул увидеть, о чем говорил в другом месте, что именно этот язык и не был отражен в вульгарных переводах, где Моисей не говорит почти ни слова на древнееврейском, поскольку его заставили говорить по-гречески или на латыни.
Но весьма бесполезно здесь всякий раз повторяться о том, что можно найти полностью в моем развернутом труде, посвященном именно данному вопросу (1). Однако для понимания его достаточно отметить, что время, которое я, собравши материалы, определил себе для написания истории земли, было почти полностью потрачено на объяснение именно этого памятника неопровержимой аутентичности, содержащего все материалы по частям, дабы он не препятствовал своим формальным противостоянием порядку построения и не сотрясал его своей основой, отказывая построению в фундаментальной опоре. Сие пояснение, данное обычным способом, не достаточно. Нужно доказывать другим людям с большим трудом и старанием то, что я легко доказал самому себе. Дабы восстановить утраченный в течение двадцати четырех веков язык понадобилось создать его грамматику и корневой словарь, опереться в словесном переводе нескольких глав Сефера на множество понятий, почерпнутых из восточных языков, и в итоге увеличить двадцать страниц текста до объема двух томов инкварто, состоящих из толкований и доказательств.
И это еще не все: чтобы вынуть два данных тома из мрака моего портфеля, где бы они неминуемо оставались из-за недостатка средств покрыть значительные расходы по их публикации, необходимо было привлечь к ним внимание, что я не мог сделать сам, не попав в поле зрения в ту пору всемогущего Наполеона, определившего меня в качестве жертвы для глухого преследования. Но не менее тяжко, что я был вовсе лишен средств к существованию (2). Действительно, мои два тома были напечатаны позднее и, поистине, благодаря содействию разных обстоятельств, я могу рассматривать это событие, как провиденциальное.
Публикация моей книги по древнееврейскому языку не принесло мне тех облегчений, на которые я рассчитывал, чтобы продолжить осуществление моего замысла, по написанию истории земли, – кажется завершить его я лишен возможности, – напротив, я предался метафизическим и литературным дискуссиям, превратившимся и принесшим свой яд даже под сень моего домашнего очага.
Между тем, время шло, и потому еще в полном расцвете лет я тщетно пытался воплотить свое намерение, быть может, и непропорционально по отношению к своим физическим и нравственным силам. Должен ли я и впредь пытаться достичь своей цели сегодня, когда осень моей жизни оставляет ей всякий день иссякнувший огонь? Можно гипотетически в это верить. Но то, что я не смог сделать, другой, оказавшийся в более счастливых обстоятельствах, нежели я, наверняка, это сможет. Моя слава, если я смог достичь ее одну, наметит ему направление и устранит препятствия на пути. А своим переводом Сефера я ему предоставлю непоколебимый фундамент. Если я когда-то смогу завершить комментарий, я покажу, что космогония этого великого человека соответствует в сущности вещей со всеми священными космогониями, принятыми у народов. Я сделаю для Сефера то, что я сделал для Золотых стихов Пифагора, сверив которые я доказал, что философские и теософские идеи, в них содержащиеся, являлись теми же самыми во все времена и у всех людей, способных их воспринять. Прежде я указывал на происхождение поэзии, дав понять в чем ее сущность отличалась от ее формы, – так повелось в истории земли, ибо первые оракулы вещали в стихах и нет никакой ошибки в том, что поэзия называлась языком Богов.