Я сделал пометку в записной книжке, придав ей значения не больше, чем остальным своим записям. Рядом с тетрадями я нашел две синие папки для бумаг, набитые листами с машинописными текстами, которые тоже были подписаны именем Брокки. Я никогда раньше не слышал о таком авторе. Я решил захватить с собой одну из тетрадей, но тут меня отвлекли: сначала послышался очень громкий шум, как если бы обрушился штабель папок, а потом — крик ужаса.
Я выбежал в коридор и увидел ту самую студентку — блондинку. Она вся тряслась и поправляла на себе одежду. «На меня крыса едва не набросилась, вот почему я кричала». Мы решили, что пора закругляться. Кто-то упомянул о бумажных блохах, и все сразу начали почесываться. В общем, мы так торопились к выходу, что не проверили, все ли на месте.
Не зная, какое сокровище я теряю, я выбросил свою тетрадь в какой-то угол на пятом этаже. Когда мы вышли из здания через заднюю дверь, кто-то заметил, что нет Онорио — аспиранта кафедры грамматики. Никому не хотелось снова тащиться на пятый этаж, чтобы проверить, не остался ли он наверху; мы рассудили, что он ушел раньше, потому что ему наскучила наша игра. Мы разошлись по домам, договорившись встретиться завтра и сопоставить наши отчеты. Мы оставили дверь открытой, на случай, если Онорио все-таки задержался наверху.
На следующий день профессор Марсильяч позвонил в общежитие, где жил Онорио. Там ему сказали, что Онорио не ночевал дома и до сих пор не вернулся. Марсильяч решил немедленно встретиться со мной и еще одним студентом, которому он доверял так же, как мне (этот второй был намного моложе меня). При встрече, когда я обратился к Марсильячу, я назвал его Альпийской Фиалкой, но профессор резко меня оборвал:
— Новарио, прекратите свои идиотские шутки. Вы разве еще не поняли, что у нас проблемы?
Манера речи Марсильяча в тот день явно не совпадала с доктринами, которые он проповедовал на занятиях по ораторскому искусству. (Красноречие, всегда говорил он, это одна из форм этики.) Он объяснил, что экспедиция на пятый этаж проходила без ведома руководства университета, что никто из дирекции не подписывал разрешения, и попросил нас не называть его имени в случае, если нас будут допрашивать в полиции.
— Пусть все думают, что это была просто студенческая проказа, которая плохо закончилась. Так будет лучше для всех.
Во второй половине дня, когда наша группа собралась на факультете, чтобы узнать новости, у входа стояла «скорая помощь». Онорио нашли мертвым на пятом этаже — его раздавило под тоннами монографий. Версия была такая: аспирант кафедры грамматики Карлос Онорио, воспользовавшись отсутствием ночного сторожа, отправился на поиски приключений на пятый этаж — ночью, в одиночку; видимо, его что-то заинтересовало, какая-то рукопись или папка, и он полез за ней на пятиметровую колонну бумаг, которая рассыпалась под его весом. Никто нас не вызвал в полицию, чтобы дать объяснения, и вообще дело быстро замяли и как будто забыли — во всяком случае, никогда больше не вспоминали.
Уже годы спустя мне попалось одно из исследований Конде, посвященное Брокке. Последнее имя показалось мне смутно знакомым. Я перелопатил свои бумаги, нашел ту старую записную книжку и узнал, что держал в руках великое произведение, которое считалось утерянным — рукопись, за которую любое издательство заплатило бы целое состояние. Я неоднократно пытался найти тот угол, но днем я там совершенно терялся и ничего не узнавал. Мне надо пойти туда ночью, с фонариком, как тогда… двадцать лет назад… Может, тогда у меня получится.
Новарио допил свой вермут и заказал еще. Он сказал, что собирается повторить этот давний поход прямо сегодня ночью: дождаться темноты и, когда в здании никого не останется, подняться на пятый этаж. Он говорил, как одержимый. Он верил, что там, наверху, по прошествии стольких лет, он все же отыщет смысл своей жизни.
— Если хотите, пойдемте со мной, но при условии, что вы ничего не расскажете Конде.