Презентацию «Замен» едва не отменили, причем буквально накануне. Профессорский состав объявил забастовку, к которой вскоре — хотя и по другим причинам — присоединились и остальные преподаватели. К счастью, до нашей кафедры дошли лишь слабые отголоски конфликтов, забастовок и студенческих манифестаций. Студенческие организации не пытались раскручивать маховик событий, до нас доходили лишь слухи о том, что происходит в других местах. В здании почти никого не было, мне нравилось закрывать кафедру на ключ и в одиночку прогуливаться по пустым коридорам.
Я воображал себя миллионером, у которого было столько вещей, что он мог позволить себе забыть о некоторых из них. Я представлял, что осматриваю это здание, чтобы принять решение о его дальнейшей судьбе. В конце концов я решил открыть здесь музей в честь себя самого, с несколькими экспозициями, посвященными различным эпизодам моей жизни (казавшейся мне очень интересной). Погруженный в эти мечты, я поднялся по лестнице на пятый этаж.
Я ни разу не поднимался сюда после той злополучной вылазки, когда мы нашли труп коменданта. Не знаю, может быть, это была игра моего воображения, но мне показалось, что книжные кучи изменили свое расположение. Я хотел пройти в комнату, где мы нашли тело, но дорога была перекрыта бумажной горой.
Я добрался до затопленной зоны. Бумажные массы спрессовались под действием воды, что лилась из треснувшей трубы. Я услышал шаги у себя за спиной, развернулся и осторожно двинулся навстречу.
Это был Новарио, который упорно продолжал искать голубые тетради.
— Вы не видели Гранадос? — спросил я, выныривая из сумрака.
Он подпрыгнул от неожиданности и, прежде чем ответить, перевел дыхание.
— Видел ее недавно, но она не захотела ничего рассказывать, сказала только, что у нее есть план, который не может не удаться.
— А вы?
— Я попрошу слова на презентации. Я смогу доказать, что Брокка лечился в психиатрической клинике и что Конде умолчал об этом, чтобы фальсифицировать биографию писателя.
У меня было такое чувство, что у меня похищают сокровище: мои акции в компании специалистов по Брокке резко упали в цене.
— Брат Конде работал в этой клинике, — продолжал Новарио. — Это он рассказал Конде о Брокке, хотя об этом широко не известно. Конде предпочел сослаться на вымышленное лицо, чтобы никто не смог побеседовать с его братом. Больше я ничего не скажу, вы ведь работаете на Конде.
— Но не испытываю к нему никаких симпатий. Я выполнил большую часть работы, а он даже не включил меня в число авторов книги.
— Он всегда поступает так с простаками, чтобы не делиться с ними авторскими правами.
Мы подошли к лестнице. Новарио возмутился:
— Посмотрите, что стало с моими ботинками. Там, вероятно, сломался кран. И вряд ли его соберутся отремонтировать в ближайшие несколько лет.
Я попрощался с ним у двери кафедры, опасаясь, что он тоже захочет зайти. Зазвонил телефон: это была моя мать. Я рассказал ей, как поступил со мной Конде. Сначала она его защищала, но потом назвала предателем, и это меня успокоило. Я не мог доказать свое авторство, но по крайней мере я мог устроить Конде головную боль.
В тот день я перечитал «Римских свиней» Энчо Такчи. Книга была далеко не скучной, но я все равно уснул — прямо в кресле на кафедре. Когда я проснулся, уже была ночь. Я выглянул в коридор; там было темно и пусто. Часов у меня не было. Я попытался угадать время по шуму с улицы, но глухое безмолвие здания поглощало все звуки. Я хотел включить свет в коридоре, но у меня ничего не вышло; весь наш сектор был обесточен. На ощупь я направился к лестнице.
На втором этаже я увидел вдалеке свет, который двигался в мою сторону.
Я подумал, что это был человек с фонариком в руках, но лампочка была очень высоко. Я вспомнил о ночном стороже в шахтерской каске.
Он остановился метрах в тридцати от меня. Его лица не было видно, фигура скрывалась в сумраке.
— Кто вы? Что вы здесь ищете?
Я вдруг задался вопросом, а нет ли у него оружия. Дрожащим голосом я назвал свое имя и кафедру.
— Что вы здесь делаете?
— Я остался поработать… и потерял счет времени.
— Дверь уже заперли. Вам придется подождать до утра.
— Это никак невозможно. Меня ждут люди.
— Никто вас не ждет. Никто не ждет тех, кто приходит сюда. Они остаются здесь допоздна именно потому, что никто их не ждет. Я постоянно встречаю здесь тех, кто не отваживается уйти, и я должен их выпроваживать.
Он замолчал. Он никуда не торопился, как будто был полновластным хозяином времени.