— Ладно, Конде: мы с вами знаем, что был только один верный способ заставить ее замолчать.
Конде вздохнул.
— Или молчание, или ключи, — сказал он.
Ключи от дома и от кафедры я носил на одном брелоке. Я снял три ключа и положил их на письменный стол. Еще до того, как я вышел, Конде закрылся в Берлоге.
Так закончилась моя работа в качестве секретаря кафедры аргентинской литературы. О жизни каждого человека можно судить по числу открывающихся или закрывающихся дверей: закрывая за собой дверь кафедры, я уже чувствовал, что потерял — во всяком случае, пока не найду новую работу — и свою маленькую, но отдельную квартирку, и свою свободу.
Вечером я встретился с Грогом. Я спросил, не в обиде ли он на меня за мои «разоблачения» в прошлую встречу. Он рассмеялся.
— Я знал, что когда-нибудь это случится. Каждому хочется сохранить свои тайны как можно дольше, в идеале — хранить их всю жизнь. Но мы всегда должны быть готовы к разоблачениям, к тому, что нас выведут на чистую воду. У нас нет личности. Подлинная личность всегда покрыта завесой тайны. Мы все — двойные или даже тройные агенты, мы — шпионы, которые уже даже не помнят, на кого они работают.
Я прервал его; меня ждал трудный вечер, и мне хотелось поговорить о своих проблемах, а не о его трудностях. Я пожалел, что с нами не было Хорхе и Диего. Сражаться с Грогом один на один — дело нелегкое.
— Если Конде осудят, тебя восстановят на работе?
— Все зависит от того, кто его заменит.
— У тебя есть доказательства против него?
— Не много. Надеюсь, что Трехо сумеет собрать достаточно. Его наука — теория доказательств — сегодня выйдет на линию огня.
Уже три дня Трехо не выходил из своей квартиры. Он был полностью поглощен работой: редактировал свое обвинительное заключение и «прогуливался» по музею — искал вдохновение, необходимое, чтобы найти доказательства, которых так не хватало в витринах.
Мы вышли из бара и немного прошлись пешком, пока нам было по пути. Перед тем как проститься, Грог спросил, нет ли у меня какого-нибудь амулета или талисмана. Я молча достал из сумки красный диск, который нашел в коробке со старыми вещами — их прислала мне мать. Я всегда брал его на экзамены в колледже; не знаю, помнил ли об этом Грог. Я несколько раз провернул его, Грог взял у меня игрушку и попытался сделать то же самое, но диск отказался подниматься.
— Никогда не умел обращаться с этими глупыми игрушками, — сказал Грог. Он протянул мне руку и пожелал удачи. Я остался стоять на углу, сосредоточившись на взлетах и падениях красного диска. Грог обернулся и поднял руку. Нас разделяло метров пятьдесят, но в эту дистанцию вместился весь мир.
В семь тридцать вечера я встретился с Трехо в баре, напротив здания факультета. Он показал мне черную папку с текстами, диаграммами, памятными записками. Доказательства виновности Конде.
— После сегодняшних разоблачений факультет сам найдет причину, чтобы убрать Конде.
— Это будет самый большой за последние годы скандал в академическом мире, — сказал я.
— Не преувеличивайте, речь идет всего лишь об убийстве.
Трехо выглядел уверенным в себе и готовым поделиться со мной своей уверенностью; я же, наоборот, с каждой минутой как будто сжимался, уменьшаясь в размерах, почти готовый исчезнуть совсем. Когда я попытался позвать официанта, чтобы попросить еще кофе, я сумел выдавить из себя только сдавленный возглас.
Теперь я знаю, что делали в тот вечер остальные главные действующие лица предстоящего спектакля. Новарио провел весь день у себя в номере, в отеле «Анкона» на проспекте Мая. В шесть вечера он вышел, чтобы выпить кофе в ближайшем баре, и сыграл там партию в бильярд. Конде в тот день был в Академии гуманитарных наук. У него сдали нервы, и он резко набросился на одного умника, который заметил, что академия не должна заниматься наследием Брокки, пока личность автора полностью не прояснится. Коллеги попытались его успокоить. В ярости Конде покинул зал, и из коридора еще долго раздавались его возмущенные крики о заговоре, жертвой которого стал он — Конде.
Начальство — декан факультета и представитель министерства — уединились в аудитории, чтобы до начала заседания восстановить в памяти сведения об участниках предстоящего процесса. Изучение наших резюме ничего им не дало: моего вообще не существовало в природе, у Гаспара Трехо оно было весьма экстравагантным, у Конде — безапелляционным и бесконечным.
— Вам угрожали? — спросил Трехо.
— Конде меня уволил с кафедры.