На следующий день профессор Марсильяч позвонил в общежитие, где жил Онорио. Там ему сказали, что Онорио не ночевал дома и до сих пор не вернулся. Марсильяч решил немедленно встретиться со мной и еще одним студентом, которому он доверял так же, как мне (этот второй был намного моложе меня). При встрече, когда я обратился к Марсильячу, я назвал его Альпийской Фиалкой, но профессор резко меня оборвал:
— Новарио, прекратите свои идиотские шутки. Вы разве еще не поняли, что у нас проблемы?
Манера речи Марсильяча в тот день явно не совпадала с доктринами, которые он проповедовал на занятиях по ораторскому искусству. (Красноречие, всегда говорил он, это одна из форм этики.) Он объяснил, что экспедиция на пятый этаж проходила без ведома руководства университета, что никто из дирекции не подписывал разрешения, и попросил нас не называть его имени в случае, если нас будут допрашивать в полиции.
— Пусть все думают, что это была просто студенческая проказа, которая плохо закончилась. Так будет лучше для всех.
Во второй половине дня, когда наша группа собралась на факультете, чтобы узнать новости, у входа стояла «скорая помощь». Онорио нашли мертвым на пятом этаже — его раздавило под тоннами монографий. Версия была такая: аспирант кафедры грамматики Карлос Онорио, воспользовавшись отсутствием ночного сторожа, отправился на поиски приключений на пятый этаж — ночью, в одиночку; видимо, его что-то заинтересовало, какая-то рукопись или папка, и он полез за ней на пятиметровую колонну бумаг, которая рассыпалась под его весом. Никто нас не вызвал в полицию, чтобы дать объяснения, и вообще дело быстро замяли и как будто забыли — во всяком случае, никогда больше не вспоминали.
Уже годы спустя мне попалось одно из исследований Конде, посвященное Брокке. Последнее имя показалось мне смутно знакомым. Я перелопатил свои бумаги, нашел ту старую записную книжку и узнал, что держал в руках великое произведение, которое считалось утерянным — рукопись, за которую любое издательство заплатило бы целое состояние. Я неоднократно пытался найти тот угол, но днем я там совершенно терялся и ничего не узнавал. Мне надо пойти туда ночью, с фонариком, как тогда… двадцать лет назад… Может, тогда у меня получится.
Новарио допил свой вермут и заказал еще. Он сказал, что собирается повторить этот давний поход прямо сегодня ночью: дождаться темноты и, когда в здании никого не останется, подняться на пятый этаж. Он говорил, как одержимый. Он верил, что там, наверху, по прошествии стольких лет, он все же отыщет смысл своей жизни.
— Если хотите, пойдемте со мной, но при условии, что вы ничего не расскажете Конде.
— Я не специалист по творчеству Брокки. Зачем мне идти с вами и полночи сидеть среди старых бумаг?
Новарио молчал, но это молчание было красноречивее всяких слов. Не в том смысле, что он молчал как-то слишком красноречиво, просто, пока он молчал, у меня в голове появилась мысль. Я, разумеется, помнил о своем долге перед Конде, но это уже не имело значения. Работа, которую поручил мне Конде, стала первым посланием из мира теней — мне от призрака Брокки; и вот теперь я получил второе.
— Хорошо, я пойду, — сказал я Новарио, но на самом деле я отвечал Брокке.
— Ночной сторож есть? — спросил он.
— Да, но у него есть какие-то выходные, наверное. Надо будет выяснить.
— Не трудитесь. Мы его подкупим.
Меня вообще очень легко убедить. Такой уж я человек — поддаюсь посторонним влияниям. Но только пока человек сидит рядом и говорит. Когда он уходит, моя убежденность слабеет, и возникает какая-то пустота, которую не могут заполнить воспоминания о том, что же он говорил. Едва Новарио ушел, у меня тут же возникли сомнения, и я раскаялся в том, что поддался на его уговоры.
На следующий день я зашел в административный офис. Мужчина в синем комбинезоне увлеченно разгадывал кроссворд, толстая женщина раскладывала пасьянс в одиночку. Я спросил про коменданта.
— Он не появлялся уже два дня, — сказал мужчина.
— У него депрессия, — пояснила женщина. — Ему все видится холодным и серым, как будто весь мир поражен смертью. Я знаю, о чем я говорю, у моего мужа тоже такое было. Его вытащили из депрессии, но только за счет таблеток. Теперь он иногда впадает в эйфорию, и в такие дни с ним вообще невозможно общаться.
— Может быть, господина Виейру угнетает это здание, — сказал я. — Такое громадное, грязное… Можно представить, как оно угнетает ночного сторожа, которому приходится здесь дежурить по ночам.
— Не упоминайте о нем, — сказал человек в синем. — Он приносит несчастья.
— В смысле, приносит несчастья?
— Ну, какой-то он странный. И в этой своей шахтерской каске он похож на призрака.
— Мне говорили, что у него вообще выходных не бывает.
— Враки все это. В правилах говорится, что он отдыхает две ночи, с пятницы на субботу и с субботы на воскресенье. Раньше на выходные нанимали охранника, но два года назад мы от этого отказались.
Я позвонил Новарио в гостиницу. Была как раз пятница, и, поскольку он не хотел задерживаться в столице дольше необходимого, мы решили предпринять экспедицию этой же ночью.
ПЯТЫЙ ЭТАЖ
Мы договорились встретиться на кафедре в девять тридцать вечера. В десять охранник закрывал здание и уходил, так что до утра все здание оставалось в нашем распоряжении. Новарио появился в точно назначенное время. Вид у него был взволнованный. Он переоделся в непромокаемую куртку, высокие армейские ботинки и походные брюки. Он пришел с рюкзаком из камуфляжной ткани, в котором, как он объяснил, лежали рабочие перчатки, фонари, охотничий нож и фляжка.
— Я захватил еще и бутерброды. Во время работы у меня просыпается аппетит.
Он нервно ходил из угла в угол, что меня раздражало; я попросил, чтобы он сел и не маячил перед глазами.
— Должен вам кое в чем признаться, — сказал Новарио с огорченным видом. — Клянусь, что у меня просто не было другого выхода…
В его признании не было необходимости; я уже слышал уверенные шаги, громкое приветствие, стук двери. Вошла профессор Гранадос, одетая в желтый спортивный костюм, — торжествующая, уверенная, что ее появление меня удивит.
— Лучше, если нас будет трое — сказал Новарио.
— Никогда вам этого не прощу.
Гранадос принесла полную сумку продуктов в таком количестве, что их хватило бы на полуторамесячную зимовку где-нибудь в Антарктиде.
— Может, сперва перекусим, — предложила она, чтобы я побыстрее смирился с ее неожиданным участием в нашей экспедиции. Я согласился; она достала три банки пива, салями и оливки.
— Для меня это как будто экскурсия. Я себя чувствую, словно девочка-первоклассница, на экскурсии в зоопарк вместе с классом. — Она вдруг погрустнела. — Однажды я потерялась, автобус уехал, и меня закрыли одну в пустом зоопарке. Вы наверняка помните случай с девочкой, которую чуть-чуть не съел лев? Об этом писали во всех газетах.
Я в это время еще не родился, Новарио ничего не вспомнил. В десять с четвертью я прислушался, чтобы убедиться, что в здании пусто. Со всех сторон раздавались какие-то скрипы и шорохи, но это был голос здания, ведущего свою тайную ночную жизнь.
Мы двинулись цепочкой, я — впереди, за мной — Гранадос, Новарио замыкал шествие. У каждого был фонарик, потому что на пятом этаже электричество не работало, да и в любом случае мы бы не стали включать свет.
— Это точно, что у сторожа выходной? — спросил Новарио.
— Точно. Вечером в пятницу он уходит. Если сегодня не сделал исключения.
Пока мы поднимались по лестнице, Новарио недвусмысленно дал понять, кто тут главный. А именно — он.