Я услышал шум и схватил глобус — единственное, что могло бы сойти за оружие. Луна осветила Конде. Он приближался ко мне с поднятым вверх молотком.
— Почему вы стали союзником этой женщины? Вам понравились ее стихи? Я сделал для вас все, что мог. Но вам захотелось объединиться с моими врагами. Ваша мать научила меня одной вещи: простить можно все, кроме предательства.
Я поискал другой выход у себя за спиной, но нашел только закрытую дверь. Я крепко держал в руках глобус, надеясь, что наш старый добрый земной шар примет на себя первый удар или хотя бы выбьет молоток из руки Конде. Я был как Атлант, державший землю в руках.
Конде набросился на меня. Он оказался сильнее, чем я думал; глобус выдержал удар, но развалился на куски и выпал у меня из рук.
— Я создал Брокку, а вы хотели забрать его у меня. А что было бы без меня? Только имя, сомнительная легенда. А я дал ему и жизнь, и смерть. Я дал ему книги. Еще несколько дней, и у Брокки будет биография и собрание сочинений.
— Брокка меня не интересует, — сказал я. Для меня имя писателя уже превратилось в синоним кошмара.
— Вы были шпионом. Все это время, пока вы работали якобы на меня, вы служили моим врагам. Я не могу допустить, чтобы мое творение кануло в мир теней. Это я его создал — из кучи старых бумаг. Я его отец. Я хочу, чтобы Брокка жил.
Я услышал шаги и возбужденное дыхание. В комнате был еще кто-то. Я подумал, что, может быть, это Трехо пришел в себя, или Дюпре с Бруком вернулись и привели помощь. Зажегся фонарь, который ослепил Конде.
— Кто здесь? — спросил он.
Первый удар топором отрубил ему правое ухо, которое упало к моим ногам.
— Я — Брокка, — ответил голос.
Второй удар топора пришелся Конде прямо в лоб. Я услышал, как хрустнул череп. Конде умер еще прежде, чем его тело упало на пол. Не знаю, понял ли он в последний миг своей жизни, что его смерть явилась завершением его творения, родившегося в критических статьях.
Когда Конде свалился на пол, меня ослепил свет фонаря.
Мне удалось разглядеть человека, державшего в руке окровавленный топор; у него на голове была шахтерская каска с лампочкой. Я ничего не сделал, чтобы защититься. Я не произнес ни слова. Я ждал.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЛИТЕРАТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ БРОККИ
ДОМ НОЧНОГО СТОРОЖА
Ночной сторож шел сразу за мной и подсказывал, когда повернуть, когда подняться по скользкой бумажной горке. Если я мешкал, он подталкивал меня в спину топорищем. Один раз я услышал очень громкий шум, но так и не понял, где громыхнуло: поблизости или вдалеке.
— Оно рушится, — с удовлетворением проговорил мой провожатый. Я спросил, что это было; он не ответил.
Мы добрались до узкой лестницы, что вела на террасу на крыше.
— Поднимайтесь, — велел он и легонько ударил меня топорищем в спину. Я поднялся по лестнице и вышел на свежий воздух; вокруг виднелись какие-то освещенные здания, в окнах горел свет, но они были безлюдны. Я споткнулся о спутавшиеся кабели и оказался у знакомой двери. Ночной сторож сказал, чтобы я зашел внутрь.
В домике сторожа было две комнаты, ванная и кухня. Первая комната служила одновременно столовой и спальней. На столе стояли пустые консервные банки, бутылка вина, тарелка с остатками еды, лента апельсиновой корки. Пахло вареными овощами и гнилыми фруктами. У стены стояла узкая койка с мятыми и грязными простынями.
Ночной сторож подтолкнул меня во вторую комнату, где стоял письменный стол. На полу валялись бумаги и газетные вырезки. В углу стояла пишущая машинка, являвшаяся, как гласила бронзовая пластинка, собственностью факультета.
Мужчина толкнул меня в глубину комнаты и закрыл дверь. Поскольку лампочка у него на каске была единственным источником света, я оказался в полной темноте.
— Выпустите меня, — закричал я, барабаня кулаками по двери. — Люди пошли за помощью. Сюда скоро придут.
— Я пока не могу вас выпустить. Вы мне нужны как посыльный.
Я пообещал, что доставлю любое его послание, по любому адресу.
— Но я еще не закончил его писать, — сказал он. — Подождите немного. До рассвета еще далеко.
Через застекленное оконце под потолком в комнату проникал слабый луч лунного света. Я нашел выключатель и включил лампочку без абажура, покрытую паутиной.
В изнеможении я рухнул на стул рядом с письменным столом. Рана у меня на лбу уже не кровоточила, но голова раскалывалась от боли.
На столе была стопка голубых тетрадей, и я тут же схватил их и пролистал. К моему несказанному разочарованию, все они были чисты.
— Вы пока почитайте то, что лежит на столе, это вас развлечет. Мне осталось написать заключение, я его быстро закончу, — раздался голос с той стороны двери.
Я взял со стола бумаги: около ста пятидесяти пожелтевших листов, исписанных на машинке. У них не было заголовка, но я его знал и так. Я быстренько пролистал страницы: одна фраза отсюда, другая — оттуда. Этого все равно хватило, чтобы понять, что здесь записана вся правда, начиная с самых истоков событий — с той экскурсии, о которой мне рассказал Новарио, с той первой смерти.
Я услышал шелест бумаги под дверью.
— Возьмите этот листок и приобщите его к остальным. Пока он последний, — сказал ночной сторож.
Я тут же схватил листок и принялся читать, рассудив, что там, пожалуй, должны быть сведения о моей ближайшей судьбе. В нескольких словах там рассказывалось о смерти Конде, о нашей прогулке по пятому этажу, о моем заточении, том мгновении, когда я нащупал выключатель. Последняя фраза была такая: «Миро охватила тревога, когда он прочел последнюю страницу романа. Он с опаской опустил руку в правый карман пальто и пришел в ужас, обнаружив там…»
Я опустил руку в правый карман и обнаружил там что-то влажное и еще теплое; заглушив крик, я отшвырнул от себя ухо Конде.
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
Когда я хочу сосредоточиться на хорошей книге, мне не нужно удобное кресло, тишина и свободное время. Я привык читать в метро, для меня это даже предпочтительнее. Ничто не сравнится с тем ощущением, когда ты едешь под городом в разболтанном вагоне линии «А», а сам роман увлекает тебя по своим собственным подземным дорогам. Шум мне не мешает, движение — тоже, остановок я не замечаю вообще, но должен признать, что положение заключенного в доме убийцы никак не способствовало тому, чтобы читать роман Брокки серьезно и вдумчиво, как меня учили в университете, чтобы вычленить самое главное из сложной, запутанной книги с многочисленными сюжетными линиями.
На самом деле, когда автор находится где-то рядом, это заставляет читателя нервничать. У меня были друзья — писатели, которые заставляли меня читать свои рукописи, внимательно наблюдая за моей реакцией, как если бы я был подопытным кроликом; и все это время я чувствовал, что всякий критический отзыв об их творениях автоматически означал бы мое абсолютное осуждение. Поэтому я старался их не обижать. Но любая обида все-таки предпочтительнее лезвия окровавленного топора.
Была еще одна вещь, что мешала мне полностью сосредоточиться и отдаться чтению, — ухо Конде. Отброшенное в угол, оно, казалось, прислушивается к малейшему шуму. В нем до сих пор сохранялась частица силы его хозяина.
Пока я читал, Омеро Брокка с той стороны двери редактировал последнюю главу своего произведения. Наверное, еще ни один критик не пользовался подобными привилегиями: я даже слышал скрип пера по бумаге. Скрип был настолько пронзительный, что я явственно представлял себе страницы, покрывавшиеся длинными строчками, по мере того как слова, ложившиеся на бумагу, продвигали роман к завершению.
Согласно разрозненным упоминаниям, содержавшимся в романе, предыдущие произведения Брокки — которые я не читал — были написаны в жанре научной фантастики. В рассказе «Заклинание» читатели таинственной книги становятся жертвами колдовства, превратившего их в горы страниц — в слова, которые они читают до конца жизни. В рассказе «Перо» автор использует кровь своих врагов, чтобы произвести редакторскую правку автобиографии: когда он заканчивает работу, он видит, что все слова, написанные за несколько дней, месяцев и даже лет, до сих пор не просохли и отказываются фиксировать на бумаге свою историю.