Магия - эта практика, чья подоплека неизвестна и, в первую очередь, неизвестна тем, кто о ней говорит. Поль Валери писал, что "магия и волшебство услаждают нас так же, как и наше неведение внешних причин" 64). Сказано это было Валери в связи с оценкой творчества Леонардо да Винчи и других великих гениев, результаты работы которых непонятны публике и вследствие этого кажутся магией и даже "возникновением из ничего", в то время как на самом деле гений смог установить еще неизвестную другим связь между вещами. Таким образом, работа гения, внутренняя логика которого неизвестна, и волшебство, внутренняя логика которого, как и логика "возникновения из ничего", отсутствует вовсе, для внешнего наблюдателя выглядят одинаково, причем оба этих случая непонятных, беспричинных явлений доставляют, по Валери примерно одинаковое эстетическое наслаждение.
Иногда волшебство можно определить отрицательно - как тот вид практики, который не редуцируется к научным технологиям. Именно так подходит к вопросу Владимир Губайловский в статье о жанре фэнтези. "Толкиен, - пишет Губайловский, - сразу устанавливает отчетливую границу между волшебным миром и миром человека. Эта граница утверждается как закон природы фантастического мира, где действуют другие силы, человеку неизвестные - силы магические. Палантир (драгоценный шар, который позволяет видеть любое событие, происходящее в Средиземье) - это не телевизор и не компьютер, палантиры связаны между собой силой магического заклятья. Силой - сверхъестественной. Ей нет и не может быть аналогов в мире современного человека"65).
Разумеется, на ум немедленно приходит слово "эзотерический": магия непонятна профанам, поскольку ее секреты держатся в тайне кастой избранных. Однако если посмотреть, как в действительности функционирует понятие магии в человеческой культуре, то можно убедиться, что преднамеренное сокрытие секретов колдовства от профанов есть только одна, причем далеко не самая важная причина этой таинственности. Весьма часто о магии нет достаточно информации потому, что предполагаемые магические феномены просто не существуют. И это не случайное свойство магии, а ее культурная функция: часто о волшебстве вспоминают именно тогда, когда сознают, что не существует средств достичь желаемого. В большом количестве случаев колдовство играет роль компенсации недостижимости цели. Разумеется, понятие "компенсация" не следует понимать только в психологическом смысле. Иногда к колдовству прибегают как к последнему средству, которое считается нечистым, опасным или в которое не верят полностью. Но, так или иначе, когда человек мечтает о чем-то, что вряд ли произойдет на самом деле, он может сформулировать свою грезу в следующих словах: "Хорошо бы это как-нибудь - не знаю как произошло!" В то же время он может сказать: "Хорошо бы это произошло по волшебству!" По сути, эти выражения эквивалентны. Это значит, что волшебство эквивалентно по определению неизвестной или в конечном итоге невозможной технологии. Колдун владеет техникой "не знаю как". Выражения "атмосфера неизвестности" почти эквивалентна выражению "атмосфера таинственности", а от таинственного - один шаг до волшебного и даже мистического, тем более что этимологически мистика и означает тайну.
Таким образом, отношение к волшебству именно как к волшебству возможно только до того момента, пока мы не знаем, "как это работает", пока мы не можем понять механику магических феноменов. С психологической точки зрения можно сказать, что волшебство существует, пока мы способны ему удивляться. Когда волшебство объясняется, оно превращается в науку и технику. В главке "Теории чуда в эпоху науки" приведены аналогичные толкования понятия Чуда: Витгенштейн, Китс, Вл. Вейдле и многие другие мыслители считали, что чудо существует только до момента, пока его не объяснят. Если считать, что понятия "магия" и "чудо" взаимосвязаны, если магию понимать как искусство по произведению чудес, то аналогичность двух толкований становится необходимой.
Однако если описанная выше тенденция перерождения волшебства в технику и имеет место, то только в реальной жизни, а не в фантастике. Дело в том, что в фантастических романах устройство техники будущего (или инопланетной техники) не объясняется и не может быть объяснено. Факт научно-технического прогресса дает основание предполагать, что техника при известных условиях может обладать иными, еще не достигнутыми возможностями, - но это единственная действительно продуманная предпосылка фантастической техники. В остальном полет межзвездных кораблей является не более продуманным и не более понятным, чем полет драконов, пегасов или ковров-самолетов. Здесь стоит вспомнить замечательный рассказ Эдмонда Гамильтона "Невероятный мир". По сюжету этого рассказа сила мысли любителей фантастики, которые в массовом порядке читали рассказы о марсианах, стала материальной силой и произвела на Марсе марсиан - причем именно таких, какие изображаются в фантастике. У этих марсиан есть множество технических устройств, однако хотя они и внушительно выглядят, но не работают, поскольку фантастика не объясняет, как они должны работать. У марсиан есть "разрушающий луч", который ничего не разрушает, "потому что парень, который его выдумал, ничего не понимал в науке". На марсианских космодромах стоит множество космических кораблей причудливой формы, ни один из которых не может подняться в воздух, "потому что господа, которые их выдумывали, были недостаточно учеными, чтобы заставить их работать".
По сути, фантастика, придумывая несуществующие технические устройства, также апеллирует к таинственным силам и неизвестным техническим решениям они таинственны и для читателя-зрителя, и для автора.
Разумеется, любое сложное техническое устройство или научное достижение для неспециалиста является непонятным и с этой точки зрения может восприниматься как магическое. Науку часто называют "современной магией". Однако член современного западного общества, по крайней мере, предполагает, что существуют открытые для всех способы получения информации о таинственной технике, а также, что есть работающие на общество специалисты, которые в ней разбираются. Но особенность фантастики заключается именно в том, что принципиально не существует никаких способов узнать, как же именно работают фантастические машины. Вопрос об их устройстве также принципиально неразрешим как и вопрос о том, что находится внутри нарисованного дома. Разумеется, сюжеты научно-фантастических произведений создают некую иллюзию того, что такую информацию можно получить. В фантастике, например, могут действовать ученые, которые знают, как устроены бластеры и летающие тарелки. Но понятно, что эти ученые - такая же "таинственная" реальность, как и сами фантастические механизмы. Ученые есть, но знаний у них нет. В рассказе Гамильтона на Марсе живут марсиане-суперученые, но они ничего не понимают в науках, поскольку ничего не понимали в науках придумавшие их писатели. Все это означает, что магия и техника, волшебство и наука в фантастике таинственны в совершенно одинаковой степени.
Но есть еще один важный аспект: с "таинственностью" волшебства связано его положение в обществе. Важным отличием магии от науки является то обстоятельство, что и наука, и научные знания, и созданные на основе достижений науки технологии как бы находятся в распоряжении социума. В обществе существуют специальные институты, хранящие знания о "таинственных" сферах цивилизации, причем эти институты легитимны, экзотеричны и подлежат общественному регулированию. Техника принадлежит обществу в целом, в то время как колдовские способности обычно приписываются отдельным индивидам, противостоящим публичной социальности. Таким образом, магия - это в значительном количестве случаев технология, практикуемая отдельными членами общества, но не регулируемая обществом. При этом, если в наше время нелегитимность часто является критерием отличия магии от науки, то в предшествующие эпохи этот же критерий использовался для различения магии и религии.